Ольга, хоть и знала Зиновьевых, действительно не могла вспомнить Машу.
– И когда свадьба?
– Да осенью, должно быть, после уборки... Приедешь?
– Вряд ли.
– А то приезжай. Если в деньгах дело, – Коля покраснел, – то я найду, не беспокойся. Я ведь хорошо зарабатываю, в весну и лето иной месяц больше двух сотен выходит, – не удержался Коля, чтобы не похвастаться.
Ольга усмехнулась.
– Да нет, не в деньгах дело. Времени не будет, работы много. Я и сейчас-то еле выбралась.
– А-а... Ну, смотри сама.
Отказом ее он как будто совсем не огорчился.
– Ты, может, думаешь, что рано женюсь? – вдруг спросил Коля.
– Да ничего я не думаю.
Но он все-таки стал объяснять:
– Можно бы и подождать, да ведь надо же кому-то хозяйство вести. Верке одной не справиться, и так с ног сбивается. Да и для Маши так лучше – уж больно тесно они там живут, их же девять душ.
Ольга промолчала.
– А ты? – спросил Коля.
– Что я? – не поняла Ольга.
– Не замужем?
– А-а... Нет.
– И не собираешься?
– И не собираюсь, – почему-то сказала Ольга и спросила: – А как же Верочка?
– А что Верка? – Коля пожал плечами. – Так и будем вместе. Пусть пока учится. Маша девка хорошая, обижать ее не будет, да и я не позволю.
– Десятилетку у вас открывать не собираются?
– Не слыхать. – Коля пристально посмотрел на нее. – Ты не думай, я ее неволить не собираюсь. Захочет дальше учиться – пускай уезжает в Селиваново, я ее без поддержки не оставлю.
Коля говорил так, словно и мысли не допускал, что Ольга может иметь какое-то отношение к Верочке, к ее будущему, это должно заботить только его самого, Колю, – и Ольга вдруг отчетливо, почти со страхом подумала: «А ведь похоже на то, что ты действительно совсем чужая для них... Совсем чужая...»
И опять замолчали – теперь уже надолго. Коля допил остатки водки, Ольга пить не стала и вскоре поднялась из-за стола:
– Ну что, спать будем?
– И то верно, – с видимым облегчением сказал Коля. – Ты же устала с дороги.
Он проводил ее в комнату и, прежде чем уйти, задержался в дверях, спросил как бы с усилием:
– К матери-то... пойдешь?
И Ольге неудержимо захотелось плакать – и оттого, что он задал этот вопрос, и как он сказал – «к матери», словно она была еще живая.
Ольга закусила губу и кивнула.
Коля, заметив свою неловкость, виновато сказал:
– Я ведь потому спрашиваю, что в этих туфлях ты не пройдешь, сама видишь, какая грязь у нас... Скажешь Верке, чтобы нашла тебе сапоги, мне-то с утра на работу. Постараюсь вернуться пораньше.
И вышел, тихо прикрыв дверь.
Ольга сидела на кровати, сгорбившись и упираясь руками в колени, потом повалилась на подушку, вцепилась в нее – хотелось кричать и плакать, но кричать – нельзя, а слез – не было...