– Как же вы собираетесь объяснить своей тете, почему мисс Евгения и Елена оказались здесь? – спросила Трикси. Она боялась поднять голову, чтобы он не увидел в ее глазах беспокойство, вызванное его близостью. – Я ведь должна знать это, если мне предстоит проинструктировать девочек, что можно, а что нельзя говорить.
– Трикси, я скажу тете, что вчера вы привели девочек к моей двери и попросили помощи, поскольку Сомервилль убежал, оставив вас без единого пенни. Моя тетя хорошая женщина, но, к сожалению, не обладает выдающимся умом. Она поверит тому, что я скажу. В ее глазах я буду героем, самоотверженным джентльменом, который сжалился над тремя бедными женщинами. Я могу считать себя ответственным за ваше тяжелое положение, поскольку спугнул Сомервилл я. Вот так, Трикси, вы верите мне?
– Не думаю, что вас интересует, верю ли я, Гарри.
Рука герцога наконец отпустила ее локоть.
– Напротив, Трикси. Меня очень интересует, о чем вы думаете. Особенно учитывая то, к чему уже привели ваши размышления.
Трикси повернулась, взглянула на герцога, уже открыла было рот, чтобы что-то сказать, но, покачав головой, отвернулась.
– Что? – с вызовом произнес Глинд, каждое его слово резало как кинжалом по ее сердцу. – Никакого последнего слова? Никакого великолепного плана? Почему? Трикси, вы разочаровываете меня. Неужели так легко одержать над вами верх и оставить за собой последнее слово?
«Да, это было легко», – призналась себе Трикси, бросаясь на кровать. Подперев подбородок руками, девушка наблюдала за сгущавшимися сумерками. Больше всего ее беспокоило, что она не видела выхода из всего этого.
Она целый день радовалась и поздравляла себя с блестящей победой над герцогом Глиндом. Ее план выдержал битву между самоуверенным, красивым герцогом и ней, бедной, трудолюбивой женщиной без власти и перспектив.
Это была битва Давида с Голиафом, и победа, хоть и короткая, была очень сладка. Но теперь все кончено, и она даже не подозревала, что в ее прекрасно продуманном плане были недостатки и лазейки. Он взял ее план и перекроил по-своему, для собственной выгоды, и она, восхищаясь его изобретательностью, одновременно ненавидела его за высокомерие. Если бы только она родилась мужчиной, если бы у нее было богатство и положение, если бы только…
– Если бы только он не был так красив, – закончила она, прислоняясь щекой к атласному покрывалу. – Если бы только был способ превратиться в великолепную молодую особу и ослепить его своей красотой, остроумием, щедрым приданым. Тогда я была бы с Гарри на равных, соблазнила бы его, заставила отдать свое сердце и растоптала бы его своей туфелькой так, как он разрушил мою мечту о независимости.