— Нельзя же так, тут надо по совести.
— Молодую-то нешто не жалко?
— А старую кто пожалеет?
— Верно, Федя. Она же мать. У ней, гляди, сердце.
— А у молодухи-то рази нет сердца?
— У ней не сердце, а совсем другое… вот и взбесилась!
Кончилось все ужасно. Сбежались врачи, сестры милосердия, дюжие дядьки-санитары. Довнар кричал, чтобы убрали от него «вот эту женщину», способную любого, даже здорового, загнать в гроб. При обмене мнениями выяснилось, что Ольга Палем не жена ему, а просто так, вроде хорошей знакомой. Госпожа Шмидт откуда-то вдруг извлекла икону и, целуя ее, требовала не пускать «аферистку» в больницу, и Ольге Палем тут же было отказано в дальнейших посещениях больного.
— Идите и не спорьте, — выталкивали ее санитары из палаты. — Швейцара мы предупредили, чтобы вас более не пускал…
Дни сочились, как свежие раны, — тоской, одиночеством, суевериями, предчувствиями. Именно сейчас ей хотелось бы повидать князя Туманова, о котором думалось с какой-то надеждой, но искать его не решилась. Однажды она сумела как-то прорваться к Довнару, но тут в палате возник шум:
— Молодуха! Во проныра какая, гляди, пробралась!
Ее выставили под локотки. Каждый день она с утра торчала в конторе больницы, всем служащим там надоела, постоянно выведывая о здоровье Довнара, а перед грозным швейцаром унижалась, совала ему рубли, молила пропустить ее:
— Я на минутку! Только погляжу на него.
— И рад бы, — отвечал старик, — да начальство не с вас, а с меня спросит. А мне, родимая, до пенсии уже недалече. Чего же это из-ва вас мне пенсиона лишаться? Вы што ли дряхлость мою обеспечите?
Наконец настал самый черный день — в конторе ей было сказано, чтобы она более не ходила сюда напрасно:
— Больной по фамилии Довнар-Запольский вчера вечером выписан из больницы и сдан на руки своему товарищу по фамилии Милицер, который сразу и отвез его домой.
Но домой Довнар не вернулся, значит, Милицер отвез его на Подьяческую — под материнское крылышко.
Что тут стало с Ольгой Палем! Она ощутила себя загнанной в безвыходный тупик, из которого ей не выбраться.
Все-все вокруг — теперь уже все! — хотят ей только одного зла, а кто подарит хоть крупицу добра?
— Люди, да что ж вы делаете со мной… люди?
Шатаясь и плача, она ходила по улицам, не видя людей.