Когда они вошли в номер Вольфганга Келлера, и Ольга увидела человека, сидевшего в углу маленького дивана с цветной обивкой, волнение на ее лице обозначилось четче, но оказались ли причиной этого дочерние чувства или иные, определить было невозможно. Что же касается человека, представленного Келлером как Петр Алексеевич Зимин, то он напряженно всматривался в лицо вошедшей девушки, словно сопоставляя ее черты с чертами лица десятилетней девочки, почти стершимися в его памяти.
Келлер аккуратно прикрыл за собой дверь, после чего спросил:
– Итак, Ольга, узнаете ли вы этого человека?
– Я… не знаю… может быть… – девушка говорила неуверенно, губы ее дрожали. – Нет, я не могу сказать точно… Я не помню…
– Что ж, это естественно: тринадцать лет плюс гипнотическое воздействие в процессе германизации, – Келлер кивнул. – Собственно, я уже говорил вам, что это практически ни о чем не говорит.
– Зачем же…
– Помолчите, – строго сказал он. И, обращаясь к Зимину, спросил: – А вы, Петр Алексеевич, что скажете? Узнаете ли вы в этой девушке свою исчезнувшую дочь?
– Не знаю… – мужчина говорил столь же неуверенно. – Вы сами сказали: тринадцать лет… Я не могу полагаться на память. Когда нас разлучили, Оле было десять. Сейчас она должна была бы быть взрослой женщиной, девушкой. Я могу лишь предполагать, как она выглядит…
Вольфганг Келлер прошел к окну и остановился там, заложив руки за спину.
– Мы с вами говорили об одном случае в детстве, – сказал он, не поворачиваясь. – Напомните, пожалуйста.
– Ах, это… Да, конечно… – Зимин озабоченно потер лоб рукой. Пальцы его дрожали. – Конечно… У нас во дворе… Там, в Севастополе… Росла большая шелковица.
– Что росло? – переспросил Келлер.
– Шелковица. Так мы называли тутовое дерево. Ольга однажды влезла на это дерево – ей тогда было шесть лет – и сорвалась. Когда она падала, то напоролась на острый сук, росший в самом низу. Порвала платье и сильно поранила ногу. Ей наложили восемнадцать швов.
– Сколько?
– Восемнадцать. Ниже колена, на левой ноге. Мы опасались даже, что она начнет хромать. К счастью, все обошлось, – он замолчал.
Келлер повернулся к ним.
– И вы хотите сказать, что этот шрам… видимо, достаточно длинный и глубокий…
– Я же сказал – восемнадцать швов. Около двадцати сантиметров.
– Да, что этот шрам должен был сохраниться на всю жизнь?
– Я полагаю, да, – Зимин смотрел в пол. Пальцы его продолжали дрожать.
– Успокойтесь, Петр Алексеевич… – Келлер подошел к Ольге. – Что скажете, фройляйн? Вы помните этот случай?
– Д-да… – прошептала Ольга. – То есть…
– Что – то есть?