А передо мной лист бумаги. И я пересекаю эту белую заснеженную равнину - - один.
Лист бумаги - счастье и проклятие! Лист бумаги - наказание мое...
Предисловие, однако, затянулось. Начнем. Начнем хотя бы с этого.
ПЕРВЫЙ КРИТИК
До революции Агния Францевна Мау была придворным венерологом. Прошло шестьдесят лет. Навсегда сохранила Агния Францевна горделивый дворцовый апломб и прямоту клинициста. Это Мау сказала нашему квартуполиомоченному полковнику Тихомирову, отдавившему лапу ее болонке:
- Вы - страшное говно, мон колонель, не обессудьте!..
Тихомиров жил напротив, загнанный в отвратительную коммуналку своим партийным бескорыстием.
Он добивался власти и ненавидел Мау за ее аристократическое происхождение. (У самого Тихомирова происхождения не было вообще. Его породили директивы. )
- Ведьма! - грохотал он. - фашистка! Какать в одном поле не сяду!..
Старуха поднимала голову так резко, что взлетал ее крошечный золотой медальон:
- Неужели какать рядом с вами такая уж большая честь?!
Тусклые перья на ее шляпе гневно вздрагивали...
Для Тихомирова я был чересчур изыскан. Для Мау - безнадежно вульгарен. Но против Агнии Францевны у меня было сильное оружие - вежливость.
А Тихомирова вежливость настораживала.
Он знал, что вежливость маскирует пороки.
И вот однажды я беседовал по коммунальному телефону. Беседа эта страшно раздражала Тихомирова чрезмерным умственным изобилием. Раз десять Тихомиров проследовал узкой коммунальной трассой.
Трижды ходил в уборную. Заваривал чай. До полярного сияния начистил лишенные индивидуальности ботинки. Даже зачем-то возил свой мопед на кухню и обратно.
А я все говорил. Я говорил, что Лев Толстой по сути дела - обыватель. Что Достоевский сродни постимпрессионизму. Что апперцепция у Бальзака неорганична. Что Люда Федосеенко сделала аборт.
Что американской прозе не хватает космополитического фермента...
И Тихомиров не выдержал.
Умышленно задев меня пологим животом, он рявкнул:
- Писатель! Смотрите-ка - писатель! Да это же писатель!.. Расстреливать надо таких писателей!..
Знал бы я тогда, что этот вопль расслабленного умственной перегрузкой квартуполномоченного на долгие годы определит мою жизнь.
"... Расстреливать надо таких писателей!.. "
Кажется, я допускаю ошибку. Необходима какая-то последовательность. Например, хронологическая.
Первый литературный импульс - вот с чего я начну.
Это было в октябре 1941 года. Башкирия, Уфа, эвакуация, мне - три недели.
Когда-то я записал этот случай...
СУДЬБА
Мой отец был режиссером драматического театра.