Но знали они или не знали, мучительно было то, что ему приходится дрожать, как бы какой-то безграмотный грузчик, Шэд Ледью, не проведал, что хотел уехать в Канаду; и что какому-то рыцарю линейки, Штаубмейеру, мистеру Сквирсу с дипломом «педагога», дано теперь колотить взрослых людей вместо мальчишек, и что он занимает пост редактора «Информера»! Его собственного «Информера»! Штаубмейер! Не человек, а классная доска!
С каждым днем Дормэсу становилось все невыносимее писать об Уиндрипе, и при одном упоминании Шефа им овладевала неукротимая ярость.
Его личный кабинет, линотипная с ее веселой трескотней, грохочущая печатная с запахом краски, который раньше был ему так же приятен, как запах грима актеру, – все это теперь было ненавистно и угнетало его. Ни стойкая вера Лоринды, ни насмешки Сисси, ни рассказы Бака не могли оживить в нем надежду.
Поэтому он особенно обрадовался, когда его сын Филипп позвонил ему из Вустера:
– Ты дома в воскресенье? Мерилла развлекается в Нью-Йорке, и я совсем один и вот надумал заглянуть на денек, посмотреть, как у вас там дела.
– Давай, давай! Это будет чудесно! Мы так давно гебя не видели. Я скажу матери, чтобы она приготовила твои любимые бобы.
Дормэс от души обрадовался. И только спустя некоторое время его радость омрачилась. Он задумался о том, не оставшийся ли это с детства миф, что Филипп так уж любит Эммины бобы и ржаной хлеб. И почему это современные американцы, вроде Филиппа, предпочитают пользоваться междугородным телефоном, вместо того чтобы написать за день или за два. Это вовсе не разумно, думал старомодный деревенский редактор, тратить семьдесят пять центов на телефонный разговор, чтобы сэкономить на пять центов времени.
– Пустяки! Как бы то ни было, я буду рад повидаться с мальчиком! Я уверен, что он самый блестящий молодой адвокат в Вустере. Единственный удачливый член семьи.
Еro поразил вид Филиппа, важной поступью вошедшего в гостиную. Он уже забыл, что этот молодой, идущий в гору адвокат в свои тридцать четыре года так сильно облысел. Ему показалось, что Филипп слишком снисходителен в обращении и, пожалуй, чересчур сердечен.
– Ей-богу, папа, ты не представляешь, как приятно вернуться домой, на старое пепелище. Мать и сестры наверху? Черт возьми, какая ужасная история – это убийство бедного Фаулера. Ужасно! Я просто в ужас пришел. Наверно, произошла какая-то ошибка – судья Суон пользуется репутацией человека исключительно добросовестного.
– Никакой ошибки не было. Суон – сущий дьявол.
В буквальном смысле слова! – Тон Дормэса был далеко не таким отеческим, как в первую минуту, когда он вскочил, чтобы поздороваться с любимым сыном.