— Абсолютно правильно! Я доверяю вам! — мило улыбнулся фон Зигель и встал, давая понять, что разговор окончен.
— Какие силы разрешите привлечь для осуществления данной операции? — все же осмелился спросить Свитальский, обреченно глядя на фон Зигеля.
— Это извольте сами решить, — поморщился фон Зигель. — Неужели для того, чтобы расстрелять двух мирных селян, вам нужна рота солдат? Лично я, окажись на вашем месте, ограничился бы пятью или шестью полицейскими. И, разумеется, одной машиной.
Свитальский почтительно поклонился и пошел к двери. Лишь подчеркнутая прямизна спины выдавала его волнение.
5
Два последних дня дед Потап с Петькой будто сторонились Григория: на рассвете, наскоро перекусив, уходили из дома и возвращались лишь в густых сумерках.
Когда они пошли в первый раз, Григорий даже обрадовался: что ни говорите, а дед Потап за парнишкой досмотрит, не даст очень-то своевольничать.
Нырнули они в лесную чащобу — Григорий выждал немного (пусть не подумают, будто он за ними подглядывает!) и лишь потом вышел на полянку перед домом. Благодать-то какая! И солнце ласково пригревает, хотя только начало карабкаться на промытое до нежной голубизны небо, так пригревает, что хочется замереть с закрытыми глазами и ловить лицом его лучи, ловить. И скворушка, словно заведенный, заливается у своего гнезда. Метрах в четырех над землей звонкой песней счастья заливается!
Минут десять или пятнадцать Григорий простоял неподвижно, наслаждаясь пробудившейся жизнью, а потом вдруг почувствовал, что просто обязан немедленно начать что-то делать. Не для войны, о которой он вообще много думал и особенно во время своей болезни, а для деда Потапа и Петьки. Чтобы хоть как-то помочь им жить. И он торопливо, словно боясь опоздать, обошел вокруг избушки, высматривая себе дело. Не нашел. Правда, замшелые доски крыши вопили о необходимости замены, да где их возьмешь?
И дров целых две поленницы. Наколоты и уложены аккуратно; даже берестовыми пластами от дождя укрыты. Короче говоря, чувствовалось: дед Потап в жизни за многим не гнался, но уж что имел, то содержал в соответствующем виде.
Однако бездельничать было невмоготу, и Григорий стал бродить вокруг избенки, с каждым разом все больше увеличивая круги. И ноги учил ходить, и с лесом знакомился. Но прежде всего решил обследовать тропочку, по которой дед Потап возвращался с ведрами, полными холоднущей и вкусной воды. Прошел между огромных и угрюмых елей метров пятьдесят — в лицо ударили солнечные лучи, и перед ним распахнулась полянка-огород, деревьями надежно укрытая и от людского глаза, и от северного ветра. На склоне холма распласталась полянка, развернувшись к полуденному солнцу. И невелика была она, но грядки лежали на ней плотно. Только в самом центре ее торчал здоровенный осокорь, засохший на корню; судя по обугленному зигзагу, застывшему черной змеей, молнией убитый. На вершине, вокруг которой были отпилены или отрублены все ветви, виднелось гнездо аистов. Один из них и сейчас спокойно поглядывал на Григория. Только внимательно всмотревшись, Григорий разглядел старое колесо от телеги, на котором и лежало гнездо. Увидел колесо — понял, что без деда Потапа здесь тоже не обошлось.