— Похоже, из-под Харькова, новенькие, — вздохнул дед Потап.
— А где остальные охранники? — спросил Григорий. — Только двух на вышках вижу.
— В домиках, что от наших глаз коровником скрыты. Ты, Григорий, сейчас не туда, а ближе гляди, — заворчал дед Потап.
Ближе? Между проволокой и оврагом — метров пятьсот выгона. Что тут примечательного? Разве лишь то, что нет на нем ни одного пня, ни одного даже малюсенького и чахлого кустика.
— На овраг глянь, — подсказывает дед Потап.
Только теперь Григорий замечает, что еще недавно этот овраг был значительно длиннее, что большая его часть засыпана.
Дед Потап уже поясняет каким-то бесцветным голосом:
— Чаще ночью, но, случается, и днем пригоняют сюда их и расстреливают.
Григорий сразу уловил ту огромную внутреннюю боль, которую попытался скрыть от него дед Потап.
Ни словом, ни жестом Григорий не выдал того, что сейчас творилось в его душе. Он просто еще раз и предельно внимательно осмотрел и загородку из колючей проволоки, и вышки с караульными; на овраг старался не смотреть, хотя тот, казалось, сам лез в глаза.
— Ежели с этой стороны к лагерю подкрадываться, собаки запросто след схватят, — словно только для себя заметил дед Потап. — А с той стороны по приказу германа пленные спилили деревья, даже пни выкорчевали.
Домой возвращались молча и напрямик. В молчании поели и легли спать. Но сна не было, и Петро видел, что дед Потап и Григорий — то вместе, то порознь — выходили из хаты, садились на завалинку и подолгу смолили ядреный самосад.
Утром Григорий приволок откуда-то две жерди, в метре от конца прибил к ним чурочки и, нисколько не смущаясь деда Потапа и Петра, глазевших на него, с завалинки взгромоздился на ходули, но сделать успел только один неполный шаг и грохнулся.
Сначала до слез ухохотался Петро, глядя на то, как Григорий, сделав шаг или два, неизменно неуклюже падал, отбросив ходули. Потом его охватила жалость, и он сказал, отбирая у Григория ходули:
— Гляди, как это делается.
Взгромоздившись на ходули, хотя и не очень уверенно, Петр, однако, обошел избенку. Григорий все время был рядом, внимательно следил за каждым его движением, словно старался уловить то тайное, что позволяло Петру подчинить себе эти две жерди, наотрез отказавшиеся повиноваться ему, Григорию.
Спрыгнул Петро на землю — Григорий немедленно сказал тоном приказа:
— Валяй, еще раз пройдись. — И снова зашагал рядом.
Потом Григорий опять завладел ходулями. Поглазев еще немного на его муки, Петро ушел в лес, где с месяц назад заприметил лисью нору (может, уже появились лисята?). Хотел отлучиться на часок, не больше, но уж так случилось, что вернулся только поздним вечером. Подошел к избенке — чуть не задохнулся от удивления и восторга: на ходулях шарашился дед Потап!