— Прекрасно! Однако эти пророческие слова нужно не только помнить. Надеюсь, вы поняли меня?
— Яволь…
Даже не простившись, оберст бросил телефонную трубку.
Неспроста состоялся этот разговор, неспроста…
Конечно, партизанская война представляет много возможностей для расправы со всеми неугодными элементами из местного населения; конечно, она — блестящий повод для уничтожения местного населения. Но как претворить в жизнь это указание, если у тебя ничтожно мало солдат, а кругом все — и люди, и леса, утонувшие в снегах, — враждебно тебе?..
Или, может быть, все же позвонить гебитскоменданту и доложить, что в районе далеко не так благополучно, как сообщал ранее?
Что угодно, но только не это! Ни один из фон Зигелей, как бы отвратительно он себя ни чувствовал, никогда и никому не признавался в трусости или бессилии!
Фон Зигель мучительно искал выход, был крайне зол и на самого себя, и на подчиненных, и на свое начальство за то, что оно толкнуло его в этот озлобленный край, но когда кто-то робко стукнул костяшками пальцев о дверь, гауптман сразу остановился у стола на своем привычном месте и сказал спокойно, словно настроение у него было самым распрекрасным:
— Войдите!
Дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы в образовавшуюся щель смог быстро и бесшумно проскользнуть Свитальский. Проскользнул, молодцевато вытянулся у порога и почтительно доложил:
— Старосты деревень собраны по вашему приказанию.
Глядя на начальника полиции, осунувшегося и постаревшего за эти дни, фон Зигель окончательно запрятал свой страх в самый дальний закуток души, стал еще непроницаемее, еще величественнее.
Едва он вышел на крыльцо, старосты поспешно обнажили головы, склонили их в почтительном поклоне. Может быть, в притворно-почтительном? Может быть, для того, чтобы спрятать глаза?
— Осмелюсь спросить, господин гауптман, — рвет сторожкую тишину почтительный, но спокойный голос Опанаса Шапочника. — Учитывая, что наш староста доблестно погиб при исполнении служебных обязанностей, я самовольно сюда явился. Прикажете удалиться или дозволите остаться?
Внутренне фон Зигель поморщился, когда Шапочник так бестактно и при всех напомнил о гибели старосты, даже глянул на него гневно и сразу успокоился: такие ясные и правдивые глаза, как у Шапочника, могут быть только у человека честного, преданного тебе. И фон Зигель смягчился, кивнул благосклонно.
Речь коменданта района была предельно краткой и понятной всем: приближается весна, а в это время года, как известно, нужно засевать поля; господа старосты жизнью своей ответят, если хоть одно поле окажется незасеянным.