Чай она тянула из блюдца отдуваясь, прихлебывая. Рафинад грызла крепкими зубами.
– Хорошо, – сказала, отпив вторую чашку и утерев мокрое лицо подолом ситцевого фартука. Она была по-домашнему.
Я задумалась.
– Интересно, – сказала гостья.
И я вздрогнула.
– С первого взгляда ты вроде девица простая, деревенская, а приглядишься – ничуть не бывало.
– В смысле?
– Да так. Очень уж сама в себе пребываешь. Вроде бы здесь сидишь, со мной рядом, а вроде витаешь где.
– Замечталась.
– О чем?
– Так.
– Ладно, не буду тебе мешать. За чай отдельное спасибо. В окно еще выгляну, да не гаси свет, ладно, так увижу. Это я пса смотрю, я его одного выпускаю, он быстро возвращается, а тут чего-то застрял.
– Может, уже вернулся?
– Может. Сидит тогда под дверью, ждет. Это я тебе сказала, чтоб ты не задумывалась понапрасну, чего я там во дворе высматривала. Ты не все задумывайся, ты иногда просто спрашивай.
Она вновь оглядела кухню.
– На память мне ничего не позволишь взять?
– А что бы вы хотели?
Она долго молчала, думала, смотрела, ходила, заглядывала во все углы.
– Ладно, – сказала в конце концов.
– Что?
– Ничего.
Уже в прихожей я спросила:
– А как она с Серафимом Ивановичем познакомилась?
– Кто? Ольга? Не могу тебе сказать. Не знаю. Появился он, и все тут.
Утром я взяла в киоске “Советский спорт”. “Спартак” должен был играть послезавтра.
Стадион казался огромным лунным кратером. Площадь вокруг него блистала льдом и снегом. Ее пересекали аллеи с черными деревьями и горящими уже фонарями. Громкоговорители молчали. Я шла в тишине, поглощавшей мои шаги. У касс было пусто. Но в окошках уже горел свет. Он пробивался сквозь щели фанерных загородок.
Я обошла вокруг стадиона. Величественное сооружение представлялось памятником давно исчезнувшей цивилизации. Его предназначение было загадочно. В каменной высокой стене вдруг сияли светом или проваливались тьмой какие-то окна. Какие-то лестницы вели к каким-то дверям. Что было внутри, под трибунами? Какие катакомбы?
В этой стене устроили даже кинотеатр. На афише я прочитала название фильма.
Я начала с крайней правой кассы. Вместе с деньгами передала фотографию. Молоденькая кассирша посмотрела на меня недоуменно.
– Ой, – сказала я. – Простите, мне не сюда. Верните, пожалуйста.
И перешла к следующему окошечку.
Кассирше – под пятьдесят. Ее усталый, за тридевять земель отсюда, взгляд вдруг притянут был фотоснимком. Она узнала гардеробщика.
– Он умер, – сказала я ей.
Она подняла на меня глаза.
– Я его наследница. Продайте мне, пожалуйста, билет на его обычное место.
– Когда? – тихо спросила кассирша.