– Что?
– Когда он умер?
– В январе. Шестнадцатого января.
Она крестиком перечеркнула на своем плане его место. Оторвала билет.
– Во сколько вы заканчиваете? – спросила я.
– Когда начнется матч. Сдадим выручку – и свободны.
– Может быть, встретимся?
– Да, я бы хотела. Давайте во время перерыва. В буфете.
За мной уже выстроилась очередь. Я слышала мужские раздраженные голоса: “Что такое? Что она там застряла? Ну бабы… В другое время нельзя поговорить?” Но человек, стоявший прямо за мной, был спокоен.
Я отошла от кассы, он повернулся и с любопытством посмотрел на меня.
Я подумала, что его большая крепкая спина в черной флотской шинели надежно ограждала меня. Жаль, что не навсегда.
Я не увлекалась футболом. Но на этом матче мне открылась тайна этой игры. Я попала в поле ее притяжения, центр которого – белая, сахарная точка. Я вдруг увидела мяч. То на фоне темного, космического неба, то на зеленом поле. Увидела его полет. И мне показалось, что траектория мяча определяется не только ударами игроков или взглядами зрителей – векторами направленных на него сил.
Нет, ее определяет и воля самого мяча. Его нрав, норов.
Мяч был жив. И потому игра была жива.
До начала матча я, на месте гардеробщика, оглядывалась вокруг. Не был ли стадион местом встречи? Я сидела напряженно, и мне казалось, что то один человек пристально на меня смотрит, то другой. И тут же отводит глаза.
Холодно было, несмотря на зеленую внизу траву. Но какая-то женщина ела в этот холод мороженое. У нее были голубые прозрачные серьги, как льдинки точеные. Высокая, серебристая, будто в инее, шапка. Шуба точно из серебра. Женщина походила на боярыню. Но больше – на
Снежную королеву. Голые, белые как мел пальцы держали белое мороженое за вафельные бока. Белая мороженая крошка упала на серебристый мех. Женщина сщелкнула ее брезгливо, как нечистое насекомое.
В буфете дым ел глаза. Кассирша ждала меня за столиком. Она взяла нам заранее кофе, бутерброды с сыром и маленькую плоскую бутылочку коньяка, помянуть гардеробщика.
Я спросила, сколько я ей должна.
– Ничего.
Она открыла бутылочку, отхлебнула и передала мне.
– Дают девчонки, – заметил кто-то и рассмеялся.
– Кем вы ему приходитесь? – спросила она.
– Представления не имею.
И я рассказала ей о завещании.
– Значит, он гардеробщик. Никогда бы не подумала. Я не знала. Я, собственно, ничего о нем не знала, даже имени. Хотя знакомы мы почти тридцать лет. Но видела я его только через окошечко кассы.
Он пришел в 1957-м. “Лужники” только открылись. Я как раз вышла из декрета. Он заглянул в мое окошечко, поздоровался и спросил билет на это место. Билет был продан. “Ну что же, – сказал он, – тогда любой другой”. В следующий раз он вновь попросил билет на это место. К счастью, билет был. В третий раз я билет для него придержала. Он говорил, что на этом месте лучше всего ощущаешь игру. Полет. Что-то вроде.