Мне было на что опереться.
Я полюбила Столешников, проезд МХАТа, Бульварное кольцо, Солянку,
Маросейку, Кривоколенные переулки… Я полюбила старые особнячки, не пряничные, нарядные, принадлежащие посольствам, а обшарпанные, со стеклами, за которыми пряталось и смотрело на тебя лицо, женское или мужское, старое или молодое… Но я воображала лицо старухи, все-все-все вдруг вспомнившей.
Я была зевакой, человеком без времени, без бремени. Я переступала пороги антикварных лавочек и букинистов, чтобы полистать старинные фолианты или желтые, в пыль уже почти обратившиеся подшивки
“Аполлона”, или подержать в руках бронзового Миноса, или, в страхе, что упущу, выроню, кузнецовскую кофейную чашку, прозрачную, как крыло стрекозы. И чашка упорхнет.
В таком вот магазинчике я увидела еще с улицы, на витрине, пузатого фарфорового божка, точь-в-точь такого же, что достался мне по наследству от гардеробщика. Мне не хватило трешки, чтобы его купить.
Я попросила продавца отложить божка хотя бы на час. День был воскресный.
Комендантша так долго изучала мой пропуск, как будто охраняла сверхсекретный объект. Было начало двенадцатого, как раз все просыпались. Открывались двери, люди шли умываться, ставили на огонь чайники. Включали радио и магнитофоны.
На шестом этаже в довольно темном углу стояло зеркало. Выходивший из лифта тут же встречался со своим отражением.
Я остановилась перед ним. Точнее, меня остановила мысль, кто я – со стороны? Со стороны другого человека, другого сознания. Да видят ли меня другие люди? Или я человек-невидимка и видна лишь вот этим глазам в зеркальной прохладе стекла, огороженного тенями.
Дверь комнаты в конце коридора отворилась.
Вышла старушка с большим казенным чайником.
Скрылась в кухне.
Меня обогнал мальчик на трехколесном велосипеде. На повороте в кухню он дернул свой звоночек, задребезжавший злым металлическим голосом.
– Ой, – воскликнула на кухне старуха. – Чуть не сшиб насмерть.
– Это ты меня сшибла! – крикнул мальчишка.
– Конфетку хочешь?
Я вошла в комнату. Моя кровать была аккуратно заправлена. На спинке висело темно-синее, видимо, парадное старухино платье. На второй кровати, вдоль стены, спала ничком Наташка Дьячкова. На третьей, у противоположной стены, за шкафом, листала “Советский экран” Галя
Парфенова. Она сидела под одеялом, подоткнув под спину подушку.
Увидев меня, нисколько не удивилась.
– Привет. Завтракать будешь? Старуха нас кормит. Сегодня творожники с изюмом – м-м-м. Она творог через ситечко перетирает, белки взбивает отдельно. Не творожники – пирожные, бланманже. Таких ты нигде не найдешь, во всей Москве, во всем Советском Союзе. Если только в Париже, в каком-нибудь дико шикарном ресторане. Не знаю.