Иногда мы одну и ту же пленку смотрели по нескольку дней. Не совсем, правда, одну и ту же. Что-то в ней менялось день ото дня, какие-то детали.
Моя сообразительность как будто уснула или испугалась и затаилась.
К концу недели я немного пообвык. Приносил с собой книжки, дремал на кушетке, не боясь чего-то пропустить. Телефон предупреждал меня и о начале сеанса, и об обеде, и о конце рабочего дня.
Субботним днем в столовой я шел от окна раздачи с тарелкой каши и стаканом чая.
– Молодой человек, – вдруг остановили меня.
Лысый. В обычной компании.
– Берите стул и присаживайтесь, – приказал он.
Я помедлил. Поставил тарелку и стакан на их столик. Они раздвинулись, освободили мне место.
Они уже закончили есть и смотрели на меня. Мне не очень-то ловко было начинать есть под их взглядами.
– Как вас зовут? – спросил лысый.
– Ваня.
– Это замечательно, – сказал он.
Не знаю, что уж было в этом замечательного.
– Меня зовут Егор. Впрочем, некоторые зовут меня Борис. Даже не знаю почему. Я режиссер и, так сказать, приглашаю вас сниматься.
Больше он никого за столиком мне не представил.
– Нет, – сказал я.
– Что? – удивился режиссер.
– Я сниматься не собираюсь. Я не актер.
– Кто же говорит, что вы актер? Никто и не требует от вас играть.
Боже вас сохрани. У нас вообще актеров нет. Берем людей с улицы, как правило.
– Ну и берите себе на здоровье.
Режиссер усмехнулся:
– Ешьте кашу, Ванечка, а то остынет.
Я хотел встать.
– Простите, – вдруг остановила меня молодая женщина. И улыбнулась мне мягко: – Все-таки вы не можете отказаться.
– Почему?
– То есть, конечно, можете отказаться, но – для общего дела… Очень вас прошу. Это важно. Ведь мы вместе одному богу служим.
Если бы не она, кто знает, чем бы это все кончилось. Я с малолетства злился, если от меня силой чего-то добивались. Я упирался в ответ на силу. И меня уже было не сдвинуть. Любая угроза меня только бесила.
Мать очень хорошо знала мое упрямство. И эта женщина почувствовала.
Зато мягкие слова меня трогали. Да и любопытство, если честно, всегда было моим движителем. Очень хотелось мне узнать, какому богу мы служим.
Уже смягчившись, я сказал, что все-таки место моей службы – будка киномеханика. Меня уверили, что без согласования с начальством никто бы мне никаких предложений не делал.
Съемки длились так долго, что, когда я покинул павильон, стояла глухая ночь. Трамваи уже не ходили. Я вернулся в будку и устроился на кушетке.
Долго не мог забыться. Вспоминал, как сидел на табурете посреди огромного павильона, ослепленный светом прожекторов. Как шел по картонному коридору и открывал картонные двери. Прожектора палили сбоку и сверху. По стене ползла моя тень. От духоты я истекал потом.