На кроках Муслима значились у Большого ребра только две пунктирные линии. О северном верхнем пути, где полегла вчера большая часть отряда, следовало забыть навсегда. Оставалась, таким образом, единственная возможность обогнуть Синее ущелье с юга и выйти по гребню на перевал, за которым лежала дорога в Бутан. Других шансов скоро добраться до обитаемых мест не было.
Как далеко и отчётливо виделось с горных высот! По одну сторону, где пламенели освещённые солнцем обрывы, щетинились в дымных провалах колючие леса, залитые в эту пору водой. Там редкими пятнами желтела прошлогодняя хвоя пихт и вспыхивали колючие звезды отражённого света. А ещё ниже, за каменными россыпями и зеленью округлых холмов, в бинокль просматривались спасительные кедровники, где в изобилии водилась дичь и было сколько угодно дров для костра.
Аббас не боялся голода. Консервов должно было хватить ему на несколько суток. Главным врагом оставалась ночная стужа. Но прежде чем спуститься в тёплые низины, нужно было взойти на снежное плато и найти единственный в округе цепной мост, построенный ещё царями Тибета.
Суровая твердыня далёкой страны лежала по другую сторону гребня в лиловой дымке, где проявилась надоблачная исполинская тень и пошла за Аббасом, повторяя малейшие его движения.
В Синем ущелье, на плоской крыше гомпы трещали, корчились в огне непокорные ветви рододендрона и шипела вода на неподатливых берёзовых чурбаках. Вперясь в безбрежность, монах-отшельник незряче следил, как прихотливо и бегло свивается дымная струйка, выписывая тающие бесконечные полукольца.
Ветер гнал дым прямо в немигающие глаза, полоскал молитвенные ленты с вещими округлыми письменами и уносил их в невыразимую изначальную пустоту, из которой когда-то возникли стихии.
Но Аббас увидел в бинокль только белесую струйку, исчезавшую в синеве. Она виднелась ещё долго и растаяла лишь тогда, когда лэм вывел к рощице низкорослых чернокорых берёз.
На церемонию приношения в жертву вселенной собрались все обитатели форта. Кроме тридцати семи монахов, непосредственно вовлечённых в действо, у входа в храм толпились крестьяне, торговцы и четыре солдата, составляющие местный гарнизон. Их непосредственный командир и кормилец, в ранге правителя дзонга, был допущен к алтарю, где пред ликом золочёных будд верховный лама осыпал зерном инкрустированный бирюзой и кораллами ступенчатый диск, концентрические ярусы которого символизировали оболочки иллюзорного мира.
Монахи в алых праздничных одеяниях хором читали священные тексты. Нарочито низкие рокочущие голоса сливались в невыразимое журчание, исходившее, казалось, из обнажённого чрева Майтреи — грядущего будды. Это была самая грандиозная статуя на высоком, расписанном красным лаком алтаре, где пылали фитильки в растопленном масле и курились сандаловые палочки. Симфонии красок и запахов вторил великолепно отлаженный оркестр. Глухо погромыхивал барабан, завывали флейты, сделанные из человечьих костей, весенней капелью рассыпался звон тарелок и колокольчиков.