Преисполненный отваги, как Дон Кихот, завидевший ветряную мельницу, он подтянул сползшую с плеча шкуру и устремился в атаку. Фортификационные сооружения врага человеческого были не в силах сдержать праведный натиск. Ороговевшие пятки топтали колючую проволоку, растирая её в кирпичную пыль, а ломкие лепестки штамбовых роз опадали, как сажа, от невесомого касания монашеского плаща. Волосатые пауки-птицеяды, оплётшие провалы арок, поспешно забились в дыры и трещины. Богомолы, попадав с ломких ветвей, притворились мёртвыми.
Блуждая в сумрачных коридорах, заваленных битым камнем и кусками обвалившейся штукатурки, Норбу заметил светлый клинышек под неплотно прикрытой дверью, чудом сохранившейся средь развала и запустения.
Дверь отворялась внутрь, и монах, осторожно нажав на неё плечом, не без любопытства заглянул в комнату. И то, что внезапно открылось в сандаловом дыму, до глубины души потрясло бедного отшельника, привыкшего, казалось бы, к лицезрению всевозможных фантасмагорий и давно победившего плоть.
С первого взгляда узнав в тройке пляшущих апсар[22] белую леди, с которой ехал из «Тигрового логова» в дзонг «Всепоглощающий свет», Норбу понял, что даже шимнусам не под силу подобное чародейство. Очевидно, сам Мара, демон смерти и тёмного вожделения, вознамерился скрыть за ложной завесой картины «другого берега». И этот бородатый служитель зла — Норбу сразу разглядел в Аббасе реальный человеческий образ — послан, чтобы питать своей жизненной силой омерзительных духов, принявших женское соблазнительное обличье. Всматриваясь в отуманенные курениями очертания, йог не знал, чему больше дивиться: белой леди, услаждавшей бесстыдным танцем головореза в чалме, или невиданной дьяволице с тёмной, как старая китайская бронза, кожей. Эта адская шакти была прекраснее всех! Она танцевала, дразня острым розовым язычком, с наслаждением, в самозабвенном порыве, и каждый мускул, каждая складочка её налитого неистовством тела упруго дрожали в такт танцу. Казалось, что миры рождаются и гибнут под ногами этой богини, чёрной, как Кали, — властительницы любви и смерти. Ни шимнусам, ни прета не под силу было сотворить подобное наваждение.
Собрав все мужество, Норбу Римпоче твёрдо переступил через порог. Оставляя на голубом ворсе ковра отпечатки пропылённых подошв, он внедрился в мистический хоровод и, улучив мгновение, дунул в лицо чернокожей. Прямо в её чувственный, плотоядно оскаленный рот, где огненно трепетало жало.
Безотказное заклинание разрушило образ, сотканный из частиц света. Используя эффект внезапности и сотворив в помощь себе сияющую сапфиром проекцию нирманического