Я до сих пор не понимаю, что со мною сталось.
- Извините, - сказал я и схватил ее за плечи.
Я хотел поцеловать ее, а она отворачивалась, и я все время думал, что сейчас она вырвется и я поцелую ухо или подбородок, и это будет самое ужасное. Все это мелькало в моей голове со страшной быстротой. Но все-таки я поцеловал ее в губы. Да, это было так. Потом выпустил ее. Она сказала:
- Ну и ну! Смел, нечего сказать! Ступайте. Подождите на улице.
Я шел по коридору, и все, кого я встречал по пути, казались мне красивыми и добрыми, даже этот новый гусак в лосинах, поступивший к нам не иначе как в поисках брони, артист на роли молодых подлецов, фашистов и разных дантесов. Совершенно одуревший, я вышел на улицу. Стал ждать Валю и дождался ее. Она прошла мимо и процедила сквозь зубы:
- Перейдите на ту сторону и сверните налево...
Я опять молчаливо покорился ей, пошел на ту сторону и свернул, догнал ее в темном переулке с подслеповатыми фонарями. И тут она подхватила меня под руку и прижалась ко мне.
Дома у себя такая она была веселая и простая, что даже странно было, почему ее в театре называют стервой...
- Вы мой поклонник? - сказала она.
Я сказал:
- Это какое-то не такое слово. Поклонник это ерунда...
Она поправилась:
- Я имею в виду, ну, знаете, - театральный поклонник! Болельщик... Вам нравится смотреть меня на сцене?
- Я всегда смотрю вас.
- Я знаю... Я всегда вас вижу. Ага, думаю, хроменький опять здесь.
У меня застучало в висках.
- Над этим не смеются.
Она отошла еще дальше.
- Байрон был хромым... Вы знаете, о ком я говорю?..
Я встал.
- "Прощай, прощай, и если навсегда, то навсегда прощай..."
- Ого, - сказала она, - смотри-ка - интеллектушко! Не уходите... Тем более что, по-моему, вы и еще кое-чем похожи на Байрона.
- Чем же?
Она сказала тихо и внятно:
- Байрон тоже был красивый... Вот что: после всех ваших безумств там в театре нам ничего не остается другого, нам нужно выпить на брудершафт.
Я подошел к ней. Мы переплели наши руки и выпили.
И она поцеловала меня, а я ее... Трудно про это вспоминать.
А в ту ночь на дворе стоял май, я был совсем молодой, и я шел по моей прекрасной Москве. И все-таки не было полного счастья во мне. Не знаю почему. Впрочем, к чему же притворяться, - знаю. Прекрасно знаю.
Я все это понял много дней спустя. Я как-то лежал у себя на кровати, в окно начинал входить рассвет, и я вдруг подумал, что тогда, в первый вечер, она боялась пойти со мной рядом. Потом я подумал: а почему же она в театре никогда не разговаривает со мной, виду не подает, что любит меня? Ведь она же не замужем.