Илья Матвеевич совершенно не осознавал уникальности своего ночного путешествия. Он был раздавлен как личность, боль терзала его плоть, а мозг находился во власти мрачных чувств и мыслей. Унявшееся ощущение голода лишь раскрепостило его сознание, пробудив остатки человеческого достоинства, и он вновь и вновь мучительно переживал минуты своего унизительного падения.
Голод заставил его озвереть, и так быстро… Три дня бродяжничества в холодных руинах превратили капитана космического корабля в озлобленного оборванца, готового броситься на человека…
Самое страшное заключалось в том, что Белгард прекрасно осознавал: не потеря ног и мучительные боли тому виной. Сохрани он физическую полноценность, разве это изменило бы его реакции на голод и одиночество? Нет. Скорее, увечье спасло его…
Он вспомнил, как долго и безнадежно пытался объяснить свое происхождение врачам госпиталя, как требовал, а потом и вымаливал у них хоть какую-нибудь информацию о судьбе Антона… Все было безрезультатно. Эти люди оказались для него глухой стеной, в которую он уткнулся, не добившись ни грамма понимания и сочувствия…
Илья Матвеевич остановил коляску и уставился во тьму, которую лишь слегка разгонял желтоватый свет его фонаря. Страшно было не то что жить, просто думать.
Завтра не было: он не представлял себе его. И даже мысль об Антоне не помогала. Была тьма, холод, который излучала стена, и безысходность.
Он вдруг вспомнил себя, уверенно шагающего по ярко освещенным, теплым коридорам «Терры», и криво усмехнулся потрескавшимися и обветренными губами. То был другой человек. Он не имел ничего общего с насмерть замерзшим калекой, что тупо смотрел в окружившую его тьму…
Воля к жизни… Вот чего ему всегда не хватало. Он плыл по течению, окруженный определенными благами, что давала ему цивилизация. Оказавшись вне привычных условий, он, как брошенный в воду камень, стремительно и необратимо пошел ко дну.
Илья Матвеевич вздрогнул и отстранился от ледяной стены, от холода которой уже заломило зубы. Никчемный… Пустой…
Эти слова не жгли его… наоборот, это был приговор. Сдаться, не вступая в борьбу. Закрыть глаза и отдаться во власть холода, чтобы не наступило пустое и страшное «завтра»…
А Антон?
Белгард так углубился в думы о своей злосчастной судьбе, что мысль о мальчике поначалу не встревожила его так сильно, как прежде. Действительно, ну что он мог? Мальчик пропал… В госпитале ему ответили, что он может не беспокоиться о его судьбе… Значит, они взяли на себя опеку над осиротевшим ребенком…
А если нет? Кто поручится, что они не выставили его на улицу на другой день или через другую дверь? Может быть, сейчас Антон тоже замерзает среди руин?