— Отлично, кадет. С этого дня вы будете командовать отделением вместо этого слюнтяя! Встать в строй!
Он повернулся к Антону и угрожающе спросил:
— Ты, инсектовский недоносок, ты слышал, что только что сказал твой боевой товарищ?
— Так точно… — вскинув голову, ответил Антон. — Одной из основных уловок противника является подражание человеческим голосам.
— Ты знал об этом?
— Так точно.
— Так какого же ты поперся туда? — не выдержал лейтенант. — Или ты думал, что совершишь благородный поступок? Так? Знал, что идет лишь учебный бой? — лицо лейтенанта побагровело. — А знаешь ты, сопляк, почему у тебя есть возможность палить по своим товарищам шариками с краской? Потому что там, — он сделал гневный, неопределенный жест в сторону скрытого толстыми стенами школы горизонта, — там ради этого умирают люди! Настоящие солдаты, гораздо более достойные жить, чем ты!
Лейтенант прошел перед строем, со злостью глядя в детские лица.
— Тот, кто считает поступок кадета Велюрова достойным подражания, — шаг вперед!
Никто даже не шелохнулся. Антон знал, о чем они сейчас думают. Каждый молча радовался, что не он стоит перед строем.
— Хорошо. Значит, дураков больше нет, и вы все получили еще один шанс выжить в своем первом настоящем бою, — сделал вывод командир учебного взвода. Он повернулся к Антону и добавил:
— А ты, кадет, запомни, что тут, на последней ступени обучения, никого больше не интересует твой ай-кью, так что можешь взять все заработанные в начальной школе очки и утопить их в параше. Тут учат не думать, а жить! Ты понял меня, кадет?
— Так точно! — деревянным голосом отчеканил Антон.
— Встать в строй!
Он сделал два размашистых уставных шага, до боли впечатывая подошвы в гулкие каменные плиты, одновременно чувствуя, что ненавидит их всех: и Дану, и лейтенанта, и весь этот молчаливый, безропотный строй… а больше всего он ненавидел себя. Почему он терпит такое издевательство над собой? Почему не взбунтуется против царящих тут бесчеловечных правил?
К сожалению, подсознательно Антон знал ответ на этот вопрос. Все происходило именно так не потому, что он оказался труслив и малодушен, а только из-за того, что лейтенант Войнич был прав. Ненависть, осторожность и профессионализм — вот то, что еще позволяло горстке людей цепляться за стены Города в страшном враждебном мире…
* * *
Вечером, несмотря на провинность, Антона, как обычно, в числе других старших кадетов отпустили в Город.
Черная униформа, ладно подогнанная к тренированному, поджарому телу семнадцатилетнего юноши, была не просто одеждой, а своеобразным знаком кастовой принадлежности вне зависимости от того, что он еще не получил офицерского звания, люди на улицах инстинктивно уступали ему дорогу, и это были те капли бальзама, что немного притупляли его ноющую душевную боль.