Сержант поднял нож, обтер его лезвие и, сокрушенно покачав головой, взял провалившегося в глубокий обморок Антона за воротник мокрой униформы.
— Черт знает что, Эндрю, — обращаясь к потолку, зло проговорил он. — Скорее бы уж в бой, верно?
Потолок молчал. Сержант еще раз вздохнул и поволок бессознательное тело Антона в соседнее помещение.
…Вечером Антон не пошел на ужин.
Очнувшись в казарме, он, как чумной, добрался до ближайшего окна, распахнул его и долго сидел, жадно вдыхая воздух улицы.
В его голове не было ни одной мысли, только страшная опустошенность… Он сидел, бесцельно глядя вниз, на серые плиты плаца, и не слышал, как к нему подошла Дана.
Усевшись рядом с ним на пластиковый подоконник, она некоторое время тоже смотрела вниз.
— А у них кровь красная… — внезапно сказала она, глядя куда-то мимо Антона.
Он поднял голову.
— Что ты сказала? — тихо переспросил он.
— Кровь у них красная… — повторила Дана. — Как у нас.
Наверное, ему следовало тогда промолчать, но Антона вдруг затрясло. Он вцепился пальцами в подоконник.
— Ты чего? — испугалась Дана. — Псих, что ли?
— Все это неправильно! — деревянным голосом отчеканил Антон. Это было то самое чувство, что подспудно давило на него изнутри.
Дана насупилась.
— Ты убил врага.
— Да какой он враг?! — на глаза Антона внезапно навернулись слезы. — Он жить хотел…
Краска отхлынула от лица Даны. Такой Антон ее еще не видел.
— Моя мама тоже хотела жить! — срывающимся голосом вскрикнула она и вдруг молча залепила ему пощечину.
Кулаки Антона инстинктивно сжались, но он не ударил в ответ. На них обоих словно нашло какое-то страшное затмение. Дана, стоя напротив, тяжело и прерывисто дышала.
— Ты… — вырвалось у нее, — ты…
Слезы вдруг брызнули у нее из глаз. Резко развернувшись, она побежала прочь, а Антон так и остался стоять у раскрытого окна.
В его душе не было ничего, кроме пустоты…
…Теперь, спустя два года, она отомстила ему.
Антон вздохнул, сворачивая в сторону освещенных улиц. Если он и ощущал трагизм происходящих вокруг него событий, то очень смутно. Вакуум в его памяти успешно заполнили шесть лет новой сознательной жизни. Он привык к ней и справедливо считал единственно возможной.
Нужно было как-то забыться, сбить с себя состояние дискомфорта, и он, выбравшись на знакомый проспект, повернул по обычному для любого кадета маршруту.
К утру он действительно забылся, и перспективы нового дня уже не казались ему такими мрачными, как накануне.