Фрамер кивнул.
Николай развернулся и пошел по узкой тропке, проложенной в сугробах мутантом и собакой. Он не оглядывался, по участившемуся дыханию дока безошибочно определив, что тот двинулся следом.
— Меня сослали сюда… — раздалось спустя некоторое время неожиданное признание.
— За что?
— Сунул нос не в свое дело… — тяжело вздохнул Гентри. — Лаборатория, в которой я работал на Бете-17, занималась вопросами экологической безопасности той продукции, что сходила с главных конвейеров комбината. В общем, после очередного упрощения технологии и удешевления производств избыток токсинов в облицовочных пластиках подскочил до преступных пределов, и я как начальник лаборатории послал соответствующий рапорт.
— И что случилось? — Николай криво усмехнулся, глядя, как Черч очередной раз делает пробежку от маячившей впереди низкорослой фигуры Ваби в их сторону.
— Мне предложили забрать свой доклад и впредь не соваться в подобные проблемы…
— И ты не согласился? — Гентри показалось, что в голосе фон Риттера прозвучало сомнение.
— Представь… — огрызнулся он, не подозревая, что злость была именно тем чувством, что пытался спровоцировать в нем Николай. — Я не мог открыто сопротивляться, но написал рапорт об уходе. Тогда они устроили незначительную аварию в лаборатории и, естественно, обвинили в этом меня.
— Кто-нибудь погиб?
— К счастью, нет. Но сумму ущерба насчитали приличную. По условиям контракта я был обязан отработать ее на той должности, что будет предложена руководством.
— И они, конечно, предложили Везелвул?
— Естественно… Тогда я еще не подозревал, что сую голову в петлю…
Николай промолчал. Конечно, он мог посочувствовать этой вполне банальной для промышленных секторов Окраины истории, но для Гентри сейчас лучшим лекарством была именно злость на весь мир. Другого стимулятора фон Риттер не мог предложить этому человеку посреди ледяной пустыни…
— Когда я прилетел сюда, то подружился с молодым человеком по имени Сергей. Его история была похожа на мою, но усугублялась тем, что на одной из орбитальных станций Онтарио у него осталась семья — жена и двенадцатилетняя дочь. Он сильно переживал за них, но держался, постоянно повторяя, что обязательно вырвется отсюда.
Доктор говорил как заведенный, словно плохо сконструированный автомат, создатели которого поскупились на синтезатор речи — слова бились в коммуникаторах длинным, безликим, нескончаемым строем. Казалось, что для Гентри уже неважно — есть ли у него слушатели, Фрамер изливал душу сам себе, возможно, впервые произнося вслух все, что долгие годы копилось в ней…