Когда два корабля окончательно сблизились, оставив между собой лишь тонкую полоску зеленоватого сумрака, Антон облачился в единственный имевший на борту скафандр. Закрыв гермошлем, он посмотрел в сторону каменного пирса и с облегчением увидел, как в обшивке исполинского корабля медленно открывается внешний люк ближайшей шлюзовой камеры.
Вопреки опасениям, их прибытие было расценено правильно — не зря Антон до последней минуты торчал под прозрачным колпаком рубки, рассчитывая, что РИГМА прежде всего обратит внимание на выступающий из корпуса пузырь и узнает Полынина среди трех членов экипажа вплывшего в пещеру корабля. Он не ошибся.
Открывающийся люк был верным знаком, что его действительно узнали.
Он с легкостью преодолел разделяющее два корабля расстояние и вплыл внутрь шлюзовой камеры, где горел обычный яркий свет — явное свидетельство того, что РИГМЕ удалось не только отреставрировать корпус, но и запустить атомный реактор исполинского корабля…
Когда наружный люк скользнул на место, он почувствовал, как его скафандр начинает терять объем, плотнее прижимаясь к телу, — это в переходной камере появился воздух, нагнетаемый насосами через специальные отверстия, потом внутренний люк шлюза бесшумно скользнул вверх и… все его мысли отсекло словно ножом.
На маленькой предшлюзовой площадке стояла Лана.
Она была похожа на изваяние — бледная, неподвижная, напряженная.
Антон отстегнул крепления гермошлема, снял его, привычно уложив на сгиб правой руки, и поднял глаза.
Кто-то из них должен был сделать шаг навстречу…
Странное напряжение росло, словно за время его отсутствия между ними возникла прозрачная холодная стена.
В ее глазах читалась мука трех недель одиночества и неопределенности, в них был упрек и вызов, за которыми влажным блеском прорывались едва сдерживаемые в этот миг слезы, а он…
Он не привык, чтобы его действия обсуждались. Антон никогда бы не взял ее с собой в тот рискованный прыжок, он ненавидел сцены прощаний и потому не стал будить Лану перед стартом, даже не сказал ей, что улетает. В каждом из них жила своя эгоистическая правда, и в такие секунды наболевшая обида или укоренившаяся привычка делать что-то определенным образом могут превратить хрупкий лед в твердый камень…
Взглянув на девушку, Антон понял, что за три недели его отсутствия Лана окончательно превратилась в человека. В ней уже жила своя неповторимая вселенная чувств, и та ночь могла теперь показаться ей всего лишь всплеском инстинктивных желаний, а ему — обычным эпизодом в мимолетных отношениях с женщинами…