— Зачем ты опять купил мне сразу две дорогие кофточки? Невеста я, что ли? Где мне носить все это?
Магеррам будто давно ждал этого вопроса.
— Свет очей моих, разве я покупаю тебе наряды, чтоб ты красовалась перед кем-то? Все, что есть у тебя самое красивое, носи дома, на радость мужу.
Глядевшая в зеркало Гаранфил удивленно обернулась к нему:
— Такое дорогое — дома? Испортится быстро вещь.
— А что? — он стоял перед ней какой-то особенно низкий в домашних шлепанцах, ей была видна его заметно облысевшая макушка, хитро замаскированная жидкими рыжеватыми прядями, — Испортится — выбросим. Новую куплю. Когда-нибудь я жалел для тебя? А если тебе жалко, надевай вечерами, когда муж с работы приходит. Да, да. За границей так. Кончив грязную работу, женщины наряжаются…
— Для чего? — Гаранфил с недоверием слушала мужа; на улице, где она выросла, женщины не наряжались вечерами. Может, потому, что работа по дому не имела конца, да и нарядов особых не было.
— Скажи — для кого? Женщина перед мужем должна… как павлин… Во всей своей красоте должна… — он дотронулся до ее теплого, обтянутого шелком плеча, но, услышав за спиной голос Бильгеис, отдернул руку.
Что это с ним… Седьмой год живет, а все еще теряет голову, стоит ей покрутиться перед ним. Нельзя так. Нельзя, чтоб женщина свою власть над мужем чувствовала. Не к добру это. Не должна знать Гаранфил, что он и на работе, в хранилищах завода, где пахнет прелым зерном и крысами, в кабине машины, развозящей хлеб, думал о ней с такой щемящей нежностью, какую никогда не вызывали в нем даже дети. Знала ли Гаранфил, как красива? Во всяком случае никогда не говорила Об этом ни в шутку, ни всерьез. Иногда он будто случайно заводил разговор о молоденьких работницах, что обслуживали тестомешалки. «Красивая?» — с чисти женским любопытством спрашивала Гаранфил. «Э-э-э, — отмахивался Магеррам. — Что такое красивая некрасивая… Нацепи красивое платье на полено — вот тебе и красивое…» А сам косился на жену — верит?
Она верила. Чем больше он снимал с нее забот, чем щедрее задаривал, тем спокойней было ей рядом с его нехитрыми, важно изрекаемыми истинами. Теперь каждый день перед приходом Магеррама с работы Гаранфил надевала красивое платье, бриллиантовые сережки, душилась дорогими духами.
— Не дай бог мне дожить до того дня, когда я не смогу выполнить твое желание, радость моя, — сказал как-то Магеррам, разглядывая жену. — Лучше ослепнуть, умереть, чем увидеть, что ты в чем-то нуждаешься.
Гаранфил сердито замахала руками:
— Как ты можешь говорить такое? Как у тебя язык поворачивается? Что мне жизнь без тебя?