Она говорила искренне, и, чтобы скрыть радость, Магеррам ниже склонился к трофейному радиоприемнику, приглушил звук.
— Вот смотрю вокруг… Сколько женщин, детей страдает. Муж не то что одеть, накормить не может. А на мой характер, ты меня знаешь, — носишь папаху, будь мужчиной. Землю рой, грузчиком иди, но обеспечь семью. — Он зевнул. — А не пора ли нам спать, жена?
Гаранфил кивнула, не сводя с мужа теплого, благодарного взгляда.
Все реже и реже вспоминалось ей прошлое: пыльная улочка с единственным деревом, дорога из школы мимо «бешмертебэ», мимо мечети Таза-пир — здесь они с Марьям обычно останавливались поболтать, потом расходились. Мать вот кто еще связывал ее со старым домом, с их улицей. Это от нее узнала Гаранфил, что умерла старая Сария, тихо умерла, заснула и не проснулась. Что без вести пропал на войне Эльдар. Их улицу заасфальтировали и поставили фонари. Жена сапожника Мусы принесла двойню, и он теперь никогда не играет на таре… Однажды она развернула газету и ахнула — на нее смотрела делегат съезда комсомола республики, заслуженная учительница Сальянского района Марьям Адигезалова. А рядом стихи, ее, Марьям, стихи. Смысл их не сразу дошел до Гаранфил. «Никогда не было у меня тяжелого чемодана. И завтрак мой скромен — чаще всего хлеб, зелень да сыр. Но какое счастье, что легок мой путь в гору, когда я веду тридцать мальчишек и девчонок».
В этот день все валилось из рук Гаранфил. Она прятала и вновь доставала газету с портретом Марьям, раздраженно, невпопад отвечала на вопросы детей; хорошо, что в этот вечер Магеррам вернулся поздно, когда все спали, не видел жену расстроенной, в мятом халате, с тоскливыми, остановившимися глазами.
Ночью его разбудил стон спящей рядом Гаранфил. Он с трудом разлепил глаза, осторожно дотронулся до ее лба.
— Гаранфил! Что с тобой? Не заболела?
Она всхлипнула, повернулась на другой бок и умолкла.
«Напугало что-нибудь во сне», — подумал, засыпая.
…Она не сразу узнала худое, залитое дождем, приникшее к окну лицо Эльдара. Съежилась, закричала и не услышала своего голоса, и от этого стало страшно.
«Ты мертвый, мертвый! Ты пропал без вести! Зачем ты пришел? Мне страшно… Что я тебе плохого сделала?»
«Ты убила надежду. И во мне, и в Кериме, и в… Знаешь, как там, в окопах под Керчью, было плохо без тебя. Знать, что ты ушла…»
«Я не виновата. Если бы жив был мой отец… Нам было так тяжело».
Он усмехнулся, на тонкой мальчишечьей шее качнулся ремешок от каски.
«Миллионы остались без отцов. Голодали… А ты взяла и умерла».
«Я не умерла! Я живая!» — крикнула Гаранфил, зарылась в одеяло, но он все равно стоял перед глазами и дождь стекал по его впалым щекам грязными струйками.