«Умерла ты, — сказал тихо. — Ушла к старому уроду и умерла».
«У него было много хлеба. Белого хлеба. Я все время хотела есть».
«Один раз мы не ели четыре дня. Отсиживались в расщелине. Потом я поймал чайку. Мясо ее было горьким и вонючим. Нас долго рвало. Но пленных мы отбили. А ты…»
«У меня дети, хороший муж. Мой очаг не потухнет».
«Открой глаза. У твоего очага кривой дым».
«Оставь меня в покое! Что ты хочешь? Уходи!»
Лицо в окне потускнело, сломалось, струи дождя смыли ночное видение.
Гаранфил проснулась от сильного сердцебиения, откинула одеяло, подошла к окну. Дождь почти перестал, редкие капли тяжело шлепали по лужам, в промытое стекло тихонько скреблась ветка. Босая прошла в соседнюю комнату, где спали дети, постояла на пороге, вытерла воротом рубашки мокрое от слез лицо и вернулась в спальню, где тяжело, взахлеб храпел Магеррам.
Утром, вопреки обычному, Гаранфил встала позже всех. Магеррама уже не было, мать, проводив старших в школу, кормила на кухне малышей.
— Уж не заболела ли ты? — спросила она Гаранфил, когда та, накинув халат, присела на стул. — На тебе лица нет. — Бильгеис с беспокойством оглядела дочь. — Давай поешь. Вот тендир-чурек, совсем горячий еще. Каймак купила я. Молоко только что принесли, может, попьешь, а? Слушай, что случилось?
— Мама… — Гаранфил зябко подтянула повыше ворот халата. — Мама, как погиб Эльдар? Ну, тот… С нашей улицы?
Бильгеис долго вытирала руки о передник.
— Что тебе сказать… В Крыму он воевал. Почти все товарищи погибли. А он вырвался из окружения. К партизанам ушел. Когда фашисты увозили в плен нашу молодежь — они напали на эшелон, спасли. Что ты вспомнила? Я же тебе рассказывала? Два года назад товарищ к Диляре приезжал… Ну, который воевал с Эльдаром. И как убили рассказал. И как он хоронил его…
Забыла ты, что ли? Диляра так плакала, так плакала. Недавно ездила на могилу сына. А товарищ этот, из Душанбе он, тогда, в первый раз когда приехал, двери ей починил, дай бог ему здоровья… Стены побелил. У Диляры же одни дочери остались. И вот теперь этот… из Душанбе, как сын ей. Бильгеис всплеснула руками. — И это я тебе говорила. Совсем недавно говорила. Иди, иди, полежи.
«Вот, значит, откуда сон, навеявший разговор с давно умершим человеком…»
Она выпила стакан молока и ушла в спальню. Лежа в постели, полистала книгу, взяла было газету — не читалось, не спалось. Понимала — глупо спорить с видением, с образом, возникшим из дождя и тени от веток, но растревоженный мозг продолжал лихорадочно перебирать прожитые годы — такие одинаково-гладкие, сытые, небогатые событиями.