Ничего. Лишь бы дети росли здоровыми. Она, Бильгеис, все вынесет.
Зря ждет Гаранфил, то и дело бросаясь к калитке.
И день прошел, и два, и пять, а Магеррама все не было.
* * *
Гаранфил разбудила мать на рассвете.
— Стучат! Слышишь, стучат. Магеррам, наверное, вернулся. Я сейчас…
Она вскочила с постели, но Бильгеис опередила ее:
— Подожди. Зачем Магерраму так громко стучать в свой собственный дом. Пойду посмотрю. А ты оденься, — бросила Бильгеис дочери и поспешила во двор. — Иду, иду! — донесся ее негромкий голос.
Эти три милиционера даже «здравствуйте» ей не сказали, молча прошли в распахнутую калитку и направились в дом.
— Кто хозяйка?
— Я. — Гаранфил откинула небрежно рассыпавшиеся волосы. — Я — Что вам… еще надо?
Один из пришедших показал ей бумагу, она попыталась прочесть, но буквы прыгали перед глазами, сливались в непрерывно бегущие строки.
— Санкция на обыск.
— Хорошо, хорошо, только детей не будите.
Человек сдвинул фуражку с загорелого лба, лицо у него было усталым, безучастным.
— Извините, не могу. Мы должны…
— Что и у детей?
— Да, — он поднял на нее серые, пытливые глаза. — Разбудите и отправьте к соседям.
— Мама! — крикнула Гаранфил.
— Сейчас, сейчас. — Бильгеис пошла в комнату, где спала детвора, и один из милиционеров шагнул за ней.
Через несколько минут оттуда донесся рев маленького Айдына, хныканье Солмаз… Пока Гаранфил одевала дочь и сыновей, Бильгеис сбегала к соседям, попросила приютить ребят. Напрасно боялась она расспросов — никто и словом не обмолвился. Жена Керима молча увела к себе перепуганных спросонья детей.
Вызвали понятых, и обыск начался. «Ищите, ищите, — злорадно подумала Бильгеис. — Посмотрим, что найдете. Поздно пришедший гость ест на собственные деньги».
— Давай пиши, — тот, кто предъявил санкцию на обыск, кивнул немолодому, медлительному, с полным ртом стальных зубов милиционеру. — В шифоньере пальто мужское зимнее… Драп. Поношенное… Два костюма шерстяных… Раз, два… Пять. Пять сорочек. Платьев женских… Одиннадцать. Производства фабрики Володарского…
Странное спокойствие овладело Гаранфил. Опершись о стену, она бездумно перебирала пальцами бахрому шали, будто не с ней все это происходило, не в ее доме хозяйничали, рылись в вещах, выдвигали ящики, переворачивали матрасы эти чужие люди. Неодолимость происходящего, в котором ничего не зависело от ее, Гаранфил, воли, чувств, сделали ее почти безразличной. Хотелось одного — скорей бы это кончилось. Скорей бы забрать детей, успокоить их, накормить.
Что он так уставился на нее, этот… Наверное, он самый главный, раз документ на обыск ему доверили. Она подняла голову — цепкий, нацеленный на нее взгляд ироничных, серых глаз что-то настойчиво говорил, спрашивал.