— Моина! — окликнула она.
Никто не ответил.
— Их сиятельство в маленькой гостиной, — сказала горничная, когда маркиза вошла в покои дочери и спросила, встала ли она.
У г‑жи д’Эглемон было так тяжело на сердце, голова её была так занята мыслями, что она не обратила внимания на все эти мелкие, но странные обстоятельства; она торопливо прошла в гостиную и действительно застала там графиню; Моина была в пеньюаре, в чепчике, небрежно накинутом на разметавшиеся волосы, в ночных туфлях; к поясу у неё был привязан ключ от спальни; лицо её пылало гневным румянцем. Она сидела на диване и, казалось, о чём-то раздумывала.
— Кто вас звал? — сердито спросила она. — Ах, это вы, маменька, — заметила она, как будто смутившись.
— Да, дитя моё, это я.
Выражение, с которым г‑жа д’Эглемон произнесла это, говорило о желании излить душу, о том внутреннем волнении, которое нельзя передать иными словами, как “святое волнение”. В самом деле, священный долг матери властно руководил ею; дочь в изумлении обернулась, и на лице её отразилось чувство уважения, стыд и тревога. Маркиза затворила дверь; чтобы попасть в гостиную, надо было пройти не одну комнату, и шаги были бы слышны. Уединённость предохраняла от нескромного любопытства.
— Дочь моя, — начала маркиза, — мой долг открыть тебе глаза… Тебе грозит опасность, пожалуй, самая большая опасность в жизни женщины. Вероятно, ты нечаянно попала в такое положение. Я хочу поговорить с тобою как друг, а не как мать. Выйдя замуж, ты стала госпожой своих поступков, ты отдаёшь отчёт в них только мужу… Но ты так редко чувствовала власть матери (и это, пожалуй, моя ошибка), что я считаю себя вправе потребовать, чтобы ты хоть раз прислушалась к моим словам, ибо сейчас тебе необходим мой совет. Послушай, Моина, я выдала тебя замуж за человека одарённого, которым ты можешь гордиться, ты…
— Маменька, — прервала её Моина с упрямым видом, — я знаю, о чём вы намерены говорить со мной. Вы собираетесь увещевать меня и бранить Альфреда…
— Вы бы этого не угадали, Моина, — строго заметила маркиза, еле удерживая слёзы, — если бы сами не чувствовали, что…
— О чём вы говорите? — надменно переспросила графиня. — В конце концов, маменька…
— Моина, — воскликнула г‑жа д’Эглемон, делая усилие над собою, — вы должны внимательно выслушать то, что я обязана сказать…
— Слушаю, — проговорила графиня, скрестив руки, и в её деланной покорности было что-то вызывающее. — Позвольте мне только, маменька, — добавила она с удивительным хладнокровием, — позвонить Полине и отослать её.
Она позвонила.