— Уж конечно, милорд, — со смехом заметил д’Эглемон, — только англичанин может сделать такое странное предложение. Позвольте мне и не отклонять его и не принимать; я подумаю. И прежде всего я должен спросить мнение моей жены.
В этот миг Жюли вновь появилась у рояля. Она спела арию Семирамиды “Son regina, son guerriera” note 2 . Дружные, но, так сказать, приглушённые аплодисменты, вежливые рукоплескания Сен-Жерменского предместья говорили о том, что слушатели восхищены ею.
Когда д’Эглемон с женою вернулись в свой особняк, Жюли ощутила какую-то тревожную радость, увидев, как быстро её затея увенчалась успехом. Муж её, подстрекаемый той ролью, которую она разыграла, вздумал оказать ей честь своим вниманием и стал ухаживать за нею, как ухаживал бы за актрисой. Жюли показалось забавным, что с нею, добродетельной замужней женщиной, так обходятся; она попыталась поиграть своею властью, но в первой же схватке пала ещё раз из-за своего смирения, и то был самый страшный урок из всех, какие уготовила ей судьба. Часа в два-три ночи Жюли сидела в мрачной задумчивости на супружеском ложе; лампа, мигая, освещала комнату; царила глубокая тишина, и около часу маркиза, измученная раскаянием, заливалась слёзами, горечь которых могут понять лишь женщины, попавшие в такое же положение. Нужно было обладать душою Жюли, чтобы почувствовать, подобно ей, как отвратительна рассчитанная ласка, как оскорбителен холодный поцелуй и отступничество сердца, отягчённое мучительным сознанием своей продажности. Она перестала уважать себя, она проклинала замужество, ей хотелось умереть; и если бы дочь её не вскрикнула во сне, она, быть может, бросилась бы из окна на мостовую. Г‑н д’Эглемон безмятежно спал рядом с нею, и его не могли разбудить горячие слёзы, падавшие на него. На другой день Жюли удалось притвориться весёлой. У неё явились силы, чтобы казаться счастливой и скрывать не только грусть, но и непреодолимое отвращение. С этого дня она уже не считала себя безупречной женщиной. Ведь она лгала себе! Ведь она способна на обман! Ведь в дальнейшем она, пожалуй, будет с искусным вероломством скрывать свои измены мужу! В самом её браке таилась причина вполне возможной развращённости, которая пока ещё ни в чём не выразилась. А между тем Жюли уже задумывалась: к чему противиться человеку, в которого она влюблена, раз она отдалась вопреки велению сердца и голосу природы мужу, которого разлюбила? Все ошибки и, может статься, даже преступления основаны на неправильных рассуждениях или чрезмерном себялюбии. Общество может существовать лишь благодаря личному самопожертвованию, которого требуют законы. Принимать блага, даваемые обществом, значит принимать на себя и обязательство поддерживать условия, благодаря которым оно существует. Люди обездоленные, у которых нет куска хлеба, но которые обязаны уважать чужую собственность, достойны не меньшего сострадания, нежели женщины, оскорблённые в своих желаниях и душевной щепетильности. Через несколько дней после сцены, тайны которой были погребены в супружеской спальне, д’Эглемон представил жене лорда Гренвиля. Жюли приняла Артура с холодной вежливостью, что делало честь её скрытности. Она заглушила порывы своего сердца, взгляд её был непроницаем, голос твёрд, и поэтому ей удалось остаться госпожой своего будущего. Затем, поняв благодаря врождённому женскому чутью, как сильна внушённая ею любовь, г‑жа д’Эглемон обрадовалась надежде на скорое выздоровление и больше не противилась настояниям мужа, который уговаривал её лечиться у молодого доктора. Однако она решила не доверяться лорду Гренвилю до тех пор, покуда не разгадает его мыслей и поведения и не убедится в том, что по благородству души он будет страдать молча. Власть над ним у неё была полная, она уже злоупотребляла ею: ведь она была женщиной!