Под Самарой их было аж три сводных эскадрона — всего двести пятьдесят четыре человека. Они, увы, опоздали — ландвер вышел в поле, чтобы не подвергать город штурму.
Гарнизон последний раз прошел по городу в парадной форме, развернув знамена, церемониальным маршем. И немногие неказистые украшения, положенные воинам ландвера, блестели ярче всех бриллиантов мира. Эти люди шли умирать за тех, кто оставался в городе. Чтобы выиграть им несколько часов для бегства. Привычные и довольно неприятные соседи превратились вдруг в единственную надежду обывателей. Их проводили цветами и слезами, поняв вдруг сущность воинов — тех, кто исполняет свой долг по их, горожан, защите даже тогда, когда выполнить его невозможно иначе, как ценой собственной жизни.
Судьба отряда осталась неточной и неизвестной, зато, по непроверенным сообщениям, вторая по величине армия повстанцев, возглавляемая неким Емелькой, находилась уже в виду города. Властей в городе не было. Генерал-губернатор ушел с ополчением. В его кабинете сидел грустный вице, то есть заместитель по внутренним делам, опровергая аксиому о том, что палачи и тюремщики — трусы. В остальном присутствие было пусто.
— Герои ушли, трусы бежали. Один я — сам не знаю кто, — сообщил этот простой служака, — Полиции нет, кирасирское отделение — пять человек — внизу, на первом этаже.
Командиры эскадронов переглянулись.
— Даже для меня это слишком, — заявил ротмистр Зузинский, — предлагаю отступить. Приказ нам был дан какой: оказать содействие в обороне города. А содействовать некому, ergo, господа, мы сами себе хозяева.
Любил он вставить латинское словцо.
— А здорово генералы растерялись. Да и что Михельсон за генерал… Помнится, ни Тембенчинский, ни Суворов ни разу не отдавали приказов в форме "оказать содействие", — заметил другой комэск, Сухарев.
— Виа тоже всегда четко указывает, чего хочет.
— Н-да, Михаила Петровича бы сюда. Вот уж кто умеет показать врагу кузькину мать.
— За чем же дело стало? — донеслось от дверей. Там князь Тембенчинский, вальяжно опершись на «ушки» ятагана, довольно потирал друг о друга свои огромные белоснежные крылья.
— Крылья я покрасил, — сообщил он, — все-таки у меня в них и немного черного было. Кто знает, как истолкуют. А то жене и напишут — проезжал-де человек зверовидный и в перьях, именуясь светлым именем князя Тембенчинского, а на деле диавол и крылья у него отчасти хоть и белого, но больше пошлого желтого цвета и черный тоже есть. Оный же диавол, посаженный по задержании на цепь в полицейском присутствии страшно ругается матом, так что просим нижайше его от нас изъять с целью выяснения… А так тоже пишут, что, мол, хоть и зубаст зело, да крылья имеет ангельской природы, а потому пропущен, а ежели надо задержать, то путь держит на станцию Дыринка. Ух, и дикие же места этот северный Урал!