— Ничего подобного, — возразил Вергельд. — Он жив, просто не может сопротивляться. Все его силы брошены на продление жизни. Но это уже не жизнь, а агония, только он об этом не знает. Ему больно, очень больно.
И как раз в этот момент в руку Вергельда ткнулось что-то горячее и скользкое, пахнущее мочой и кровью. Гвидон с трудом проглотил ком, подступивший к горлу, но ему показалось, он проглотил почку с руки своего хозяина. Но она не принадлежала Штайнеру. Человек, который родился с ней, умер несколько лет назад.
Штайнер пришел в себя. У него был разрезан живот, он лишился жизненно важного органа, но боль носила такой характер, будто с него содрали всю кожу, не оставляя ни клочка. Его так крупно трясло, что Вергельду пришлось надавить ему свободной рукой на лоб. Потом он поднес почку к лицу пациента.
— Я всегда держу слово. — И повторился: — Я оставлю тебя таким, каким нашел восемь лет назад.
Он подошел к столу, раздвинул цветы в вазе и пристроил между ними удаленный орган. Прошептал:
— Символ…
Его услышал Гвидон.
— Символ чего?
— Жизни, дубина. — И Вергельд неожиданно рассмеялся.
Он и его люди покинули дом, оставляя в нем все еще агонизирующее тело хозяина и труп его сына.
Москва
Зал судебных заседаний свободно можно было назвать комнатушкой правосудия, заметил адвокат Алексей Николаев. Он много раз был в комнате для совещаний и был готов поспорить, что она на пару метров больше зала — с его пятью рядами кресел, местом для подсудимых, огороженным толстым плексигласом, «загоном» для присяжных заседателей и «сцены», где восседал судья.
Сегодня в этом зале было сравнительно пусто и тихо. Адвокат, прокурор, обвиняемая и пара караульных дожидались судью, который мог напугать кого угодно своим лицом, похожим на подтаявший холодец. Казалось, он мог в любую минуту потечь.
Прокурор толкнул локтем адвоката и, пожав плечами, сказал:
— К чему эта официальность? Этого я не пойму. Могли бы побеседовать с судьей в его хоромах или совещательной комнате. — Кивком головы указав на подзащитную за стеклом, Беркович выразительно сказал: — Одержимые не помнят, что с ними было. — Не дождавшись реплики адвоката, прокурор передал ему свой кейс со словами: — Подержи. Мне нужно в туалет сбегать.
— У тебя столько дел…
Алексей Николаев проводил его взглядом и снова сосредоточился на высокой спинке судейского стула. Ему оно не раз представлялось электрическим, и он в этом видел что-то вроде баланса. Собственно, судье в повязке на глазах по фигу, на чем он сидит и во что одет.
— Что наша жизнь? — задался он вопросом. — Игра. В теннис. Меньше. Ровно. Больше. Снова ровно. И снова меньше. И снова ровно.