Фелисия, или Мои проказы (Нерсиа) - страница 73

Действие отравы оказалось очень быстрым. У дуэньи почти сразу начались конвульсии и корчи, одна из служанок в ужасе кинулась за докторами, но все было напрасно: отравительница несколько раз извергла из утробы страшное питье, выкрикивая разоблачения и проклятия в адрес раскаявшейся Камиллы. К счастью, эта предательница ни слова не говорила по-французски, так что ее судорожные признания не были поняты ни врачами, ни наблюдавшими окружающими. Всем было ясно одно — шоколад дуэнья приготовила собственными руками. Оставшийся во второй чашке яд не мог быть обнаружен никем из посторонних, а из наших друзей тайну никто бы не выдал. Дуэнья наконец отдала Небу свою черную душу, и тут вернулся папаша Фьорелли. Преступление его старой подруги и сообщницы было признано актом безумия и последствий не имело.

Д'Эглемон явился к нам, как только смог покинуть роковой дом Фьорелли. Рассказ о пережитом им приключении поверг нас в леденящий душу ужас. Как хорошо я поняла в тот момент, что очень люблю этого очаровательного ветреника! Меня настолько потрясла грозившая шевалье опасность, что я даже сомневалась, он ли со мной говорит (признаюсь что потрогала его рукой, желая убедиться). Сильвина тоже выглядела взволнованной, даже удрученной. Наша чувствительная хозяйка, несмотря на недавние обиды, тоже выказывала признаки живейшего участия. Д'Эглемон отвечал нам на заботу ласковыми, нежными словами. Мы заставили шевалье поклясться, что он больше никогда не войдет в дом опасных итальянок. Его страстные взгляды самым красноречивым образом в мире говорили мне, что отныне я стану единственным объектом его любви. Поверьте, я этого заслуживала! Сестры Фьорелли были очень хороши, но я обладала первой свежестью прекрасной весны, в скором времени могла стать равной им по таланту, была лучше образованна и воспитанна, знала, как следует вести себя в свете, одним словом — я была настолько же выше Аржантины, насколько она превосходила свою сестру.

Шевалье, ставший очень разумным, ограничился ухаживаниями за мной, я же поняла, что больше не люблю Джеронимо: в тот момент, когда он проявил недостойную мужчины слабость, я выздоровела. Женщины терпеть не могут трусов, всегда предпочитая им сильных, пусть даже и обладающих только половиной достоинств. Но главное заключалось в следующем: когда мужественный и нежный д'Эглемон решил войти в свои права, мог ли бороться с ним ребячливый, мелкий человечишка Фьорелли?!

Наше новое всеобщее довольство и покой длились недолго. Монсеньор, знавший порывистость своего племянника, его хрупкость, ранимость, благородную доверчивость, продолжал беспокоиться. Он боялся, что этот милый безумец отправится к итальянкам, что попавший в немилость Джеронимо сыграет с ним какую-нибудь злую итальянскую шутку. Тревожили нас и слухи о готовящихся заговорах избитых и обиженных нашими молодыми людьми буржуа. Весь город ненавидел шевалье, особенно много претензий было к нему у семьи почтенного председателя, хотя никто не говорил вслух об истинных причинах такой неприязни. В конце концов монсеньор, ради собственного спокойствия, попросил племянника безотлагательно вернуться в родительский дом, пообещав в скором времени забрать его с собой в Париж (он собирался туда, чтобы поблагодарить двор за дополнительные двадцать тысяч ренты). Лучший из дядей, монсеньор заявил, что заплатит все долги шевалье и назначит ему ренту в две тысячи экю годовых. Такое предложение было слишком заманчивым и выгодным для моего милого друга, чтобы я посмела удерживать его подле себя, и я первой попросила его согласиться на отъезд. Д'Эглемон казался опечаленным нашим расставанием, почти безутешным, мои чувства были такими же. Прощание наше проходило грустно и трогательно. Наконец он уехал.