Любовь… то, что я лицемерно именовал «дружбой двух очень близких людей», оказалось совершенно другим состоянием. Мы были отчаянно влюблены, влюблены без памяти и, конечно, боялись себе в этом признаться. Как истинно самодостаточные люди.
Ты не можешь точно сказать, в какой момент это рождается. Просто однажды вдруг ощущаешь, что картинку быстро поменяли. Что-то неожиданно щелкает перед глазами, и спустя мгновение мир обретает другие краски.
В тот день мы гуляли по парку, смотрели на диких гусей, бесцеремонно расхаживавших по берегу пруда, и на уток с подрезанными крыльями. Аня крошила в воду хлеб, который успевал размокнуть и проплыть довольно далеко, если ветер чудом не относил его к клюву одной из птиц, настолько они были ленивы и сыты. А потом прямо перед нами выпрыгнула белка, и мне показалось, что мира, в котором люди пользуются мобильниками с двумя сим-картами, «чтобы все успевать», больше не существует. Аня спросила, нравится ли мне Джон Леннон, и я хотел ответить, что нравятся некоторые вещи, хотя мне он совершенно не нравился, но вместо этого прижал ее к себе и впился в ее губы. Мы целовались бесконечно долго, и я не мог оторваться, утонув в ее запахе. А потом утки уплыли, и стало смеркаться. Мы углубились в парк, туда, где под кронами лип лежат кучи пожухлой листвы, где пахнет подлеском, хвоей и еще чем-то осенним. И я взял ее за руку, крепко сжал и не отпускал, пока мы не вышли из парка.
А потом мы поехали к ней и занимались любовью так, как это обычно происходит на первом курсе института в квартире друзей, чьи родители уехали на дачу. Безостановочно и безоглядно. Совершенно не понимая, который час и остался ли в мире за стенами квартиры хотя бы один живой человек. Пространство и время стираются. Их размывает, как задние стоп-сигналы машин, едущих перед тобой, в момент, когда дождь только начался.
Я вернулся домой к четырем утра совершенно расхристанный. Разобранный на части, наполненный какой-то безумной, совершенно не свойственной мне энергетикой. Света не спала, видимо, женское чутье подсказывало ей, что именно теперь моего прихода следует дождаться. Увидев мое лицо, она спросила, что произошло, и я, как мне казалось, совершенно неубедительно наплел ей про новый аудит. Про то, что в этот раз всех нас, кажется, уволят. Наверное, мои глаза были настолько безумны, что она действительно поверила и даже попыталась пожалеть меня, погладив по голове, и сказав, что все образуется…
Октябрь стал самым длинным месяцем в году. Я бы назвал его «эрой безнаказанных». То было время, когда офис полностью принадлежал нам. После увольнения Львова топ-менеджмент компании просто закрыл глаза на происходящее в департаменте. Решив, что конкуренция за кресло руководителя положит конец всеобщему раздолбайству и дела сами собой наладятся, Юсупов совершил контрольный выстрел себе в голову. Он попытался было сделать робкую попытку съездить на переговоры с одним из клиентов, но в ходе предварительной беседы с менеджерами понял, что уже давно путает названия сетей, считает, что обанкротившийся гипермаркет все еще относится к нашим ключевым клиентам, а наш основной покупатель называется все-таки «Ашан», а не «Лошан». В общем, чтобы и далее не обнаруживать собственную некомпетентность, Юсупов принял самое верное решение – видеться с нами как можно реже. Отсутствие руководителя, хоть какого-то контроля и общая рассылка, рассказывающая об эксперименте, проводившемся в нашем департаменте, в одночасье сделали нас объектами всеобщей зависти. Дошло до того, что окружающие решили, что в декабре не Юсупов, а мы сами выберем себе начальника. К нам стали относиться как в армии относятся к представителям элитных войск. Даже секретарши, видя нас, превращались в этаких обаяшек. Еще бы! Если этим людям доверили право самоопределиться в выборе руководителя, значит, они какие-то