— Арфа… Это — арфа?
— А что?
Эйлет ещё в себя не пришла — а сида, как ни в чём ни бывало, возится с инструментом.
— Да уж скорее бубен… Арфа должна быть такой изогнутой, — руки-тени пытаются изобразить нечто женственное, — А это — гроб. На боку, без крышки и донышка, со струнами, но гроб.
Или — пианино. После того, как от него оторвали клавиши, педали, молоточки, и всё такое. Клирик точно не знал, что. Но струны внутри были…
— Как вы на этом играете?
— Никак. Если мама не заставляет. Маме некогда. А у нас не получается! Даже у Эйры выходят только совсем простенькие мелодии.
Выяснилось — всё не так плохо, как кажется. Хуже! Клирик видел перед собой второй по совершенству инструмент эпохи — за первым, органом, нужно ехать как минимум в Африку. К византийцам. А прославленная ирландская арфа… Ну не гроб. Это — сгоряча. Ящик. Внутри щедро натянуты струны. Всё. Желаете взять полутон? Прижимайте струну к деке рукой, другой её играйте. Два полутона подряд? Или вовсе музыка в шотландском стиле? Из одних полутонов? Как хотите, так и успевайте. Ловчите. Изворачивайтесь. Иначе, ваш предел — корявый «Чижик-Пыжик». Хотя… насчет одних полутонов — идея! Если все струны прижать разом… Чем-нибудь. И привязать это что-то…
сида долго мучила арфу, перевела на неё свой посох и две рубашки — но звук изменился. Немайн придирчиво щипала струны — не играла мелодию, извлекала отдельные звуки и внимательно к ним прислушивалась.
Временами дёргала две струны — по очереди, быстро. Иногда — сливались в гармонии. Чаще — противостояли в диссонансе. И сида принималась что-то поправлять в своей конструкции.
Шелковинки притаились по углам. Эйлет их не видела — но знала — попрятались фэйри к утру, когда Немайн оставила арфу, и взялась за бумагу. А до того — слушали. Тихо-тихо. Не каждый день в доме играет музыка. И совсем никогда не играет для них — а ведь фэйри любят музыку больше всего на свете. Оказывается, не только молоком можно платить за доброту и помощь трудолюбивых шелковинок. То-то последнее время в доме любая работа спорится, а недоделка завершается сама собой! Вон как сида их обхаживает. Но какие же непривычные звуки им нравятся!
У кельтских мальчишек, порок, именуемый любопытством, проявляется в крайней, совершенно неодолимой форме. Потому Тристан не спал. Несмотря на то, что выспаться перед длинным и интересным завтра стоило. Весь день, со звенящей комариной рани, он провёл на ногах. Учитель, впрочем, встала раньше. Одевалась. Тристан не жалел об опоздании — всё равно сёстры не пустили бы. Главное, успел раньше стражников. Вместе с Глэдис и Дэффидом придирчиво рассматривал Немайн. Совсем не похожую на человека. Смазанные бараньим жиром волосы плотно прилегли к голове, в пелерину золотым клещом впилась фибула, она отброшена за плечи — а значит, руки открыты. Левая — на перевязи. На Немайн два верхних платья — нижнее не влезло поверх повязки. Оттого видно подол рубашки — простой, белый, невышитый. Широкий правый рукав сцеплен булавкой — чтобы не оголять руку далее запястья, леди неприлично.