«Раз Федор отказался, руки развязаны… Совесть будет чиста… Да, она сделает это — временно… Потом все обойдется. Тишинский без ума от Клео… Не сегодня-завтра сделает формальное предложение… Конечно, будет так, как решит сама девочка… Она слишком любящая мать, чтобы принуждать к браку своего Котенка.
Но и занять потом у Тишинского будет можно, в случае если она не достанет из другого источника. Да и аванс можно взять осенью в театре. Только как достать подпись брата? Как скопировать руку Федора?..» Орлова задумывается на мгновенье. Потом вспоминает. Та бумажка, то письмо с подписью ее брата, которое она случайно унесла впопыхах с его стола, не сослужит ли ей службу?.. А почему бы и нет? Конечно, все устроится как нельзя лучше. Сама судьба как будто подсовывает ей под руку эту невинную с виду бумажку. Теперь все дело в Клео. Без помощи девочки ей не обойтись. Конечно, это непедагогично — посвящать в такие дела ребенка. Но что же будешь делать, когда иного выхода нет. Она так любит свою девочку, что имеет право надеяться хоть на половину ответного дочернего чувства. А где есть доля чувства, там уже несомненное прощение. Решено, пойдет сейчас же подготовить Клео к придуманному ею рискованному выходу.
Дочка была в своем прихотливо обставленном, с претензией на стиль, будуаре-спаленке, когда к ней неожиданно вошла Орлова.
— Мама! — вырвалось удивленно у Клео, сидевшей с книгой и руках. — Что скажешь, мама?
Анна Игнатьевна подозрительным быстрым взглядом окинула дочь, портрет Арнольда на столе.
— Все любуешься дядей Максом? — с деланной небрежностью бросила она Клео, в то время, как ножи ревности заскоблили в сердце.
Клео подняла на нее исхудавшее, несчастное личико.
— Ничуть не бывало, мама. Что ты!.. Нельзя же выкидывать копию из-за того только, что разочаровалась в оригинале.
— А ты разве разочаровалась в дяде Максе? Ах да, впрочем, ведь мы увлекаемся теперь Мишелем Тишинским, — попробовала улыбнуться Орлова. И вдруг неожиданный порыв нежной материнской любви охватил ее. Она страстно привлекла на грудь рыжую головку и осыпала прелестное личико Клео почти исступленными поцелуями.
— Дитя мое, дорогая моя детка, если бы ты знала, как я тебя люблю!
Клео спокойно дала излиться потоку этой материнской нежности. Потом, пряча улыбку, недоверчивую и недобрую (она с некоторых пор всегда так улыбалась матери), спросила:
— Я вижу, что у тебя есть что-то на душе, мама. Надеюсь, ты поделишься со мною твоими мыслями?
— Ты угадала. Но прежде скажи мне, Котенок, ты серьезно увлечена Тишинским?