— Ну перестань, а? — жалобно сказала я.
И тогда он все же пошевелился. Лениво достал из кармана карту — ключ от моей квартиры, аккуратно положил ее на край клумбы и…
— Эээй, ты куда? — заволновалась я.
… сел в крайслер и, не глядя на меня, поехал со двора прочь.
— Да погоди ты, я все объясню! — закричала я в приоткрытое окошко, вприпрыжку несясь за машиной.
Он даже не посмотрел на меня. Стекло плавно поднялось, Крайслер прибавил скорости и унесся, увозя парня моей мечты.
Я добрела до клумбы, села на нее и заревела.
Черт возьми! Меня сегодня почти отравили, утопили и убили камнем. Я еле живая добредаю до дома — и тут Дэн от меня уходит.
— Так тебе, бесстыдница, — сухо проговорила Августа Никифоровна, проходя мимо меня. — Парень ее тут с собаками ищет, лица на нем нет, а она с хахалями на джипах веселится.
Я вскинула на нее глаза, но она уже уходила дальше.
Значит, Дэн меня искал. Августе Никифоровне можно верить — она у нас во дворе неофициальная глава партии старушек и посему денно — нощно сидит на лавочках, внучонка выгуливает и треплется с товарками.
Я взяла с бортика клумбы ключ-карту, которой касались руки любимого, вспомнила его непроницаемый взгляд и заревела еще горше.
Потом потянулась за сотовым, чтобы позвонить Дэну и только теперь поняла, что сумочки нет. Утопила, вместе с сотовым и ключом от дома.
Я вытерла слезы рукой, встала и побрела к подъезду.
Все люди, что были во дворе, внимательно меня разглядывали, и я ясно видела себя их глазами — грязную, мокрую, всю в крови от раны на руке и всклоченную. Две мамаши в беседке горячо зашептались, глядя на меня. Плюгавый мужичонка с первого этажа, возившийся около машины, посмотрел на меня как на бомжиху и отвернулся.
«Да пошли вы к черту!» — устало подумала я.
Я четко понимала — выжила я сегодня чудом. Я не понимаю, кому я сделала чего плохого, но меня определенно пытались убить. Пророчество практически сбылось, мне просто повезло остаться живой!
А любимый меня бросил, даже не пожелав выслушать. Интересно, если меня все же убьют — он будет плакать? Или уронит скупую мужскую слезу и постарается абстрагироваться от того, что уже не исправить?
Дома я, наплевав на свои переживания, первым делом сунула в любимую кружку Дэна пакетик чая, который пил только он, залила кипятком из чайника и долго ностальгировала над горьким напитком. Чай был отвратительный, аж скулы сводило от горечи, но я мужественно выпила его — ведь это была словно ниточка между мной и ним.
«Дура ты у меня», — неодобрительно вздохнул внутренний голос.
«Дура», — меланхолично согласилась я.