Старуха просунула голову меж занавесей кровати:
— Сейчас, сейчас, дитя мое. Вполне вероятно, что ты умрешь, но я все время буду рядом с тобой.
— Да где же этот проклятый доктор! И где эта окаянная Делси, которая должна была принести мне бренди!
Я прошла сквозь стайку трепещущих служанок, приблизилась к краю кровати и заглянула поверх плеча старухи. Она промокала полотенцем лоб круглолицей молодой женщины. Пышный белый пеньюар придавал той сходство с гигантской курицей, восседающей в гнезде из таких огромных подушек, что, должно быть, целый выводок гусей пожертвовал ради них своим оперением. Длинные светлые волосы были собраны на макушке, непослушные локоны раскинулись вокруг ее розовых, исчерченных слезами щек. Ничто из увиденного мною не вязалось с предсказаниями скорого конца, хотя тонкое красное покрывало и не могло скрыть, что жена моего брата ждала ребенка. Сомневаюсь, что Томас успел об этом узнать. Я раздвинула занавеси чуть шире.
— Прости за неожиданное вторжение, Филомена. Услышав твой зов, я сразу поднялась наверх. Могу ли я чем-нибудь помочь?
— Луна Джеррата!
Молодая женщина отложила носовой платок и уставилась на меня огромными зелеными глазами, от удивления забыв обо всех своих страданиях. Мы с братом были очень похожи. Да и она видела меня довольно часто.
Наша долгая размолвка с братом не позволяла мне познакомиться с его женой. Однако в течение десяти лет моего изгнания после казни мужа, когда я была вынуждена ежегодно являться перед королем и его свитой, чтобы получить новое дозволение, продлевавшее мне жизнь, мы регулярно виделись с Филоменой. Каждый раз во время этого ритуального унижения моя хихикающая невестка пользовалась открытым допросом, чтобы задавать самые грубые и личные вопросы.
Напомнив себе, что я прибыла в Комигор ради племянника, а не Филомены, я произнесла:
— Я дала слово. Я обещала Томасу приехать. Ты больна?
— Кто эта женщина, дитя мое? — нахмурившись, встряла старуха в черном. — Что за дерзкая особа беспокоит бедную вдову, столь близкую к смерти?
— Для начала, я не воровка и уж совершенно точно не чужая этому дому, — ответила я.
И уж какой-какой, а умирающей больная не выглядела. Впрочем, я не стала говорить это вслух, чтобы не раздражать лишний раз обеих дам.
Филомена оттопырила розовую губку. Слезы лились по ее щекам, хотя и оставалось загадкой, какие же чувства были тому причиной.
— Томас обещал, что не проиграет ни одного поединка и не бросит меня одну в этом отвратительном месте. Плохо, конечно, что его никогда не бывало рядом, но, по крайней мере, он забрал бы меня на зиму в Монтевиаль. А сейчас мне так плохо, и к тому же я могу умереть! Когда все закончится, уже почти настанет весна, я стану толстой и страшной, и двор меня позабудет. Будь он проклят, этот Томас!