Ужас увиденного мной мерк, словно шепот, в сравнении с теми предостерегающими криками, которые ворвались в мое сознание, когда я взглянула ей в лицо. Я ее знала. Почти полгода она носила мне пищу, которой я не желала, и безмолвно принуждала меня есть. Она носила воду и, когда у меня не хватало сил сделать это самой, молча обмывала мне лицо и руки. Она принесла щетку в кармане платья и робко предложила ее мне, словно это было бесценное сокровище. А когда я в ярости запустила ею в дверь моей тюрьмы, она подобрала ее и каждый день бережно расчесывала мне волосы, пока их не остригли в знак покаяния. Мне сказали, ее звали Мадди, и я презирала ее в уверенности, что любой слуга, избранный моими тюремщиками, должен быть сообщником их злодейства. Но она умывала мне лицо, смачивала губы и держала руки, пока я в муках рожала сына, которому не позволено было жить. Она оплакивала моего ребенка тогда, когда не могла я, и унесла его из комнаты, едва перерезав пуповину, единственную мою связь с ним. Все эти годы я думала, что ее тоже убили как безмолвного свидетеля несказанных преступлений. Что же делала Мадди в доме моего брата? Как он мог оставить ее — постоянное напоминание о совершенном им убийстве?
— Что же нам делать? — Дрожащий шепот Неллии ворвался в мои пронизанные ужасом воспоминания. — Вот беда-то приключилась, да еще и в тот самый день, когда родилась такая слабенькая малышка. Грех-то, какой.
— Мы должны думать об этом так, как будто ее подвело сердце, Неллия. — Я поразилась спокойствию собственного голоса. — Зрелище, конечно, ужасное, но если она и впрямь была безумна, особой разницы нет. Просто последняя ее часть закончила свое существование.
— Она была не в своем уме. Ничего не делала, только раскачивалась в кресле и сидела посреди этого беспорядка все последние годы. Но я и подумать не могла, что она такое с собой сделает. А как она была добра с молодым хозяином!
— Она была нянькой Герика? Вы мне говорили, но я не сообразила… — Я не сообразила, что речь шла о ком-то, мне знакомом.
— Да. Она заботилась о нем с самого рождения.
Неллия снова плакала, и, чтобы успокоить ее, я приставила ее к делу. Нэнси я послала за чистым одеялом, а Неллию попросила принести какие-нибудь тряпки и воду, чтобы немного здесь прибраться.
— Мы приведем ее в порядок, а потом позовем слуг и отнесем ее вниз.
Неллия кивнула, и мы принялись за работу: сменили окровавленные одеяла на новые и переодели покойницу в чистую рубаху и передник. Пока Неллия и Нэнси отскребали пол, я бродила по комнате, разглядывая всякую всячину на полках Мадди. Это были детские вещицы: мячик, грифельная дощечка, исписанная ребяческим почерком, тряпичная кукла, скроенная из лоскутков и набитая соломой, башня из кубиков, мозаика и маленькая игральная доска с сушеными бобами, разложенными вместо фигур. Должно быть, она и впрямь впала в детство.