– Убьете ли вы меня прямо сейчас голыми руками или предадите Ульрику Кентскому за туго набитый кошелек? – спросила она, сдаваясь на милость победителя.
– Это зависит от вас, миледи.
– Что же тогда, сэр? Овладеете мною прямо здесь в сене на глазах конюхов? Вы же знаете, на вашей стороне все преимущества, – ворчливо бросила она.
– О, я больше не повторю ошибки, слишком велика у меня на затылке шишка.
Бронуин снова глянула через плечо.
– Я не хотела так сильно ранить вас. Вы… вы меня испугали своим натиском.
– Если бы я считал, что вы желали мне зла, милая, я бы не согревал всю ночь напролет ваши озябшие косточки, а вытряхнул бы из вас душу.
Дрожь прошла по телу Бронуин, воображение живо нарисовало картину исполнения угрозы.
– Если бы не полотенце, заботливо обернутое вокруг моей головы, я был бы весьма рассержен.
– А вы не рассержены? – отозвалась Бронуин, широко открыв глаза.
Вольф слегка разжал объятия, чтобы она могла повернуться к нему лицом.
– Ну, сначала я был, сердит, – признался он, скрывая улыбку, будто в глубине души чему-то радовался, – но вы ведь задержались и позаботились, чтобы я не захлебнулся и не истек кровью. При всем вашем коварстве ни одна косточка вашего прелестного тела, которое вы прячете под мальчишеской одеждой, не способна даже шелохнуться, чтобы совершить убийство.
Щеки Бронуин пылали. Одному небу известно, почему этот грубый небритый человек видит ее насквозь. Но на убийство Ульрика она способна и хотела бы, чтоб оно свершилось как можно скорее.
– Оставьте меня на одну минуту с Ульриком Кентским, и я докажу, что вы неправы, сэр, – еле слышно прошептала она.
– Бросьте это, милая. Вам с ним не справиться! – в мощных руках наемника девушка едва дышала.
Бронуин хотела, было рассердиться, но каким-то образом почувствовала, что Вольф против ее затеи, но не против нее самой. В самом деле, он называл ее милой! Странно, ведь ей доводилось слышать гораздо более галантные и изысканные комплименты, но одно его ласковое слово заставило зардеться и опустить глаза. Руки, которых она прежде опасалась, теперь сулили утешение и спокойствие в чужом мире, грозившем поглотить ее. Может быть, постоянно возвращавшееся воспоминание об этом человеке было вызвано не чувством вины, а тоской по грубоватому покровителю?
«Он – мужчина, – сказала она себе, стряхивая наплыв чувств, лишивший твердости духа, – наемник, беспокоящийся, прежде всего о себе». Полнейшим безумием было бы полагать, будто он отыскал ее, чтобы обнимать в течение всей ночи. Если бы не холод, трудно сказать, какие удовольствия он мог вкусить, прижимаясь к ней. Будь она мужчиной, Вольф бы, наверное, убил ее. А так как она женщина, возможно, ей уготован более жестокий удел.