Она смотрела на него с состраданием. Его нагое тело было все напряжено, пальцы стиснуты в кулаки.
– И, пожалуй, самым большим безумием было то, что, по замыслу Пьера Абеляра, их венчание должно было быть тайным. Господь знает, что Фулберт был глубоко удручен этим его замыслом; не дай обещания, он был бы рад раззвонить об этом всему Парижу. Но я и то знал, почему Пьер настаивал на необходимости соблюдения тайны. Он просто не хотел, чтобы Нотр-Дам, чтобы весь Париж знали, что он, который проповедовал превосходство интеллекта над всем в мире, пал рабом обычных человеческих страстей. Рабом любви. Влюбился, как простой смертный, в милую, прелестную женщину. Он хотел по-прежнему оставаться незапятнанным проповедником церкви, излучать бессмертный свет разума. А имея жену и хнычущего младенца, он уже не мог претендовать на это.
Посмотрев на нее, он вдруг сказал:
– Ты слышала о его работе «Sic et non»?[8] – Она покачала головой, и он добавил: – Это была и есть величайшая его работа. Изучив Библию, Пьер изложил все имеющиеся в этой святой книге противоречия. С какой целью, ты спросишь? Чтобы мы воспринимали бога не только умом, но и сердцем, полностью сознавая все ошибочное и непостижимое в его учении.
Сенред сел возле нее.
– Почему у тебя такой кислый вид, Констанс? Неужели философия нагоняет на тебя тоску?
Она сказала сдавленным голосом:
– Я не слишком хорошо образованна. Никогда не изучала латынь.
– Я знаю. – Он помолчал немного, словно раздумывая, стоит ли продолжать. – Почему я рассказываю тебе обо всем этом? На все эти размышления меня навела монашеская одежда. Даже сейчас я не могу вспоминать об этом, не вызывая на свет демонов, обитающих в моей душе…
Констанс закусила губу:
– Я слышала почти всю эту трагическую историю. Можешь мне ничего не рассказывать. Моя тетя, приоресса…
Не слушая ее, Сенред продолжал:
– Я умолял ее уехать со мной. Обещал, что не погублю ни ее, ни ребенка, как это сделал бы Абеляр, останься она с ним. Я сказал, что люблю ее, обожаю ее, мечтаю прожить с ней остаток своих дней, оберегая ее от всех возможных напастей. Но она только обозлилась на меня. Ее богом был Абеляр. А он, да провалиться ему в преисподнюю, считал себя пупом мироздания. Даже когда они пришли оскопить его, он не мог отрешиться от своего непомерного честолюбия.
Констанс накрыла ладонью его руку. В другом углу чердака Тьерри и Лвид совсем притихли, видимо, прислушивались к их разговору.
– Успокойся. Все это прошлое, безвозвратное прошлое.
– Прошлое? – Он взглянул на нее пылающим взглядом. – Но ведь именно это по-прежнему отделяет его от нее. Он любит ее, великий Пьер, да, любит, но обращается с ней как с полнейшим ничтожеством.