– Кто там? – откликнулся удивлённый голос.
– Инженер Фандорин. Позволите войти?
– Зачем это?
– Хотелось бы п-поговорить.
– Так я же сейчас тут всё подорву, – недоуменно сказал голос. – Вы что, не слышали? И потом, как вы войдёте? Дверь я ни за что не открою.
– Это ничего, не беспокойтесь. Я через окошко, вы только не стреляйте.
Ловко подтянувшись, Эраст Петрович просунулся в окно до плеч, немного обождал, чтобы бомбист получше рассмотрел его почтенные седины, и лишь после этого медленно, очень медленно забрался в вагон.
Дело было швах: револьвер очкастый сунул за пояс, а в руках держал чёрный свёрток, причём пальцы запустил внутрь – надо думать, сжимал стеклянный взрыватель. Чуть надавит – и мина жахнет, а от неё взорвутся остальные семь. Вон они, на верхней полке, под мешковиной.
– Вы не похожи на инженера, – сказал бледный как смерть юноша, разглядывая пыльную одежду мнимого грузчика.
– Вы тоже не похожи на п-пролетария, – парировал Эраст Петрович.
Вагон был бескупейный, он представлял собой длинный проход с деревянными скамейками по обе стороны. В отличие от галдящей перронной публики, заложники сидели тихо – чувствовали близость смерти. Лишь откуда-то донёсся женский голос, слезливо бормочущий молитву.
– Тихо ты, идиотка, сейчас подорву! – крикнул юноша страшным басом, и молитва оборвалась.
Опасен, крайне опасен, определил Фандорин, заглянув в расширенные глаза террориста. Не красуется, не истерику закатывает – в самом деле взорвёт.
– Из-за чего задержка? – спросил Эраст Петрович.
– А?
– Я же вижу: вы смерти не боитесь. Тогда чего тянете? Почему не раздавите взрыватель? Что-то держит вас. Что?
– Вы странный. – Очкастый облизнул белые губы. – Но вы правы… Всё не так. Всё должно было не так… Задёшево пропадаю. Обидно. И она десять тысяч не получит…
– Кто, ваша мать? От кого не получит, от японцев?
– Да какая мать! – сердито дёрнулся юноша. – Ах, как славно было придумано! Она бы ломала голову: кто, откуда? А потом догадалась бы и благословила мою память. Россия прокляла бы, а она бы благословила!
– Та, которую вы любите? – кивнул Фандорин, начиная догадываться. – Она несчастна, несвободна, эти деньги спасли бы её, позволили начать новую жизнь?
– Да! Вы не представляете, какая мерзость эта Самара! А её родители, братья! Скоты, сущие скоты! Пускай она меня не любит, пускай! Да и зачем любить живой труп, выхаркивающий собственные лёгкие? Но я и с того света протяну ей руку, я вытащу её из трясины… То есть вытащил бы…
Молодой человек простонал и затрясся так, что чёрная бумага зашуршала у него в руках.