— Не-не-не… — отстранился Женя.
— Но почему? — Настя ударила руками по воде и чуть не захлебнулась.
— Ты сейчас не со мной, — пояснил он.
И Настя его поняла.
Душой она была там, в Москве, в работе, с мужчиной, который мог бы стать началом новой жизни, а не прививкой от лени. Секс — это ведь так… широко. Секс повсеместно. Дружеские прикосновения, материнские объятия, ласки детей — во всем этом есть своя эротика, а Настя — именно тот человек, который не может определить границу.
Женя — друг. Друг в ее понимании. Что он чувствует — неизвестно, но точно понимает — она его не любит. И она его не хочет так, как каждый раз, который год подряд хочет Пашу Довченко — до помрачения сознания, а хочет, возможно, как друга, как хорошего человека, но не как любовника.
Может, она — тупица, не заметила нежной и призрачной влюбленности, не заметила деликатности чувств, не предполагала, не подразумевала… Сейчас уже поздно махать кулаками, извиняться — лучше пусть остается и эта недосказанность, и потаенная обида, и запоздалое раскаяние.
В Москве было холодно. Настя расковыряла багаж и достала шаль, купленную в Париже на блошином рынке. Она буквально в ногах у Жени валялась, умоляя задержаться на день и заехать на толкучку.
— Вот видишь! — заметила она, замотавшись в кашемир.
— Вижу, — кивнул он. — Ты похожа на гадалку.
— Ты тупица!
— Настя! — из толпы послышался крик.
Настя обернулась и увидела Максима. И сердце у нее затрепетало, как у какой-нибудь наивной школьницы. Она тут же забыла о Жене и пожалела, что была там — в Биаррице — с этим Шреком, а не с Максом, который так этому курорту подходит!
На минуту она забыла о Маше, о Гале, обо всем, что стояло между ними, — и бросилась в его объятия. Радость встречи. Мгновение.
Когда Настя обернулась, Женя ухмылялся. Она погрозила ему кулаком.
Что их удержало от неудобного, антигуманного секса в машине — одному Богу известно. Или Дьяволу.
Но секс начался на пороге квартиры и продолжался до утра. Соскучилась? Интересно, по кому — по Максу или по сексу?
Наверное, это не имело никакого значения, но Насте почему-то важно было знать.
Потом, когда Максим заснул, она закуталась в покрывало и вышла на балкон. Тело пробрала дрожь. Ды-ды-ды… Настя выпростала руку из-под укрытия и прикурила.
Ей хочется определиться — вот что. И не в том — с кем быть, а как жить.
В двадцать лет кажется, что ты все о себе понимаешь, но чем дальше, тем меньше ты в это веришь.
Все усложняется, и уже почти невозможно догадаться, что ты за человек. То самое, настоящее, придавил груз поступков.