Ну, и Маша не курила и не ругалась матом. И при ней как-то неловко было курить и выражаться. Причем в лице ее ничего не менялось, но комната буквально наполнялась Машиными нравственными страданиями. А Настя ощущала себя либо палачом, либо мстительным Зорро — после каждой сигареты, после каждого «…твою мать!».
Но Маша была очень хорошим редактором и надежной помощницей. Самой надежной в радиусе трех тысяч километров.
Таких помощниц не увольняют потому, что они не ругаются матом.
Настя, наконец, прорвалась через Долгопрудный, собравший пробку века, и свернула на Клязьму. Это ведь такое счастье, что у нее тут дом!
Дом достался ей от бабушки. Мама, конечно, топала ногами, по старой традиции теряла сознание и пачками глотала снотворное — но угрозы расстаться с жизнью давно уже не имели желанного эффекта, так что Настя получила ключи, документы и сдала дом дачникам.
Старую дачу Настя снесла всего года четыре назад и выстроила дивный белый особняк. Не белый — а цвета слоновой кости. С овечьими шкурами, светлыми деревянными полами, широченными вельветовыми диванами и английскими шторами.
Еще был газон, три раскидистые яблони, оставшиеся от бабушки, ель, липа и кусты шиповника.
Дом окнами смотрел на озеро — днем там шумел пляж, но Настя ходила на соседний, через пролесок, а вечерами все стихало — городские разъезжались, местные расходились, дачники готовили ужин и укладывали детей, а Настя устраивалась под яблоней и смотрела на звездное небо.
Здесь к ней относились с трепетом — актриса, звезда. Вежливое восхищение местной публики, уважение и трепет дачников, гордость за то, что рядом с ними живет знаменитость, — все это было мило, очаровательно и очень искренне.
Настя, конечно, была и тщеславной, и честолюбивой, но не настолько, чтобы не понимать, как это ужасно, когда себя в третьем лице называют звездой.
Потому что, если уж честно, то единственная звезда, которую она видела в своей жизни, — это Соня.
Перед первым туром в «Щуку», бледная, с зеленым отливом, Настя стояла у стенки, прижав к груди учебник Станиславского, и клацала зубами.
И вдруг из-за угла повеяло жарким ветром и морским бризом, который несет и белый пляжный песок, и соленые брызги, и шум волн, и летнюю истому, пропахшую кремом от загара, сигаретами и лимонадом… — это показалась Соня.
С волосами цвета июльской ржи, с легким загаром, в белом платье, стянутом красным поясом, а на плече ее болталась огромная спортивная сумка. Соня была красива, как дивы с сувенирной парижской открытки: косая челка до полных губ, излом брови, голубые глаза — будто немного выцветшие на жестком солнце Адриатики, пушистые ресницы длины неимоверной…