– Чей враг? Твой? Он ничего не говорил…
– Кр-рутишь?
– Да ты что, Фёдор Фёдорович? Объясни толком!
Только одно изумление читалось во взгляде Скурихина – ни тени страха, ни хитрости. Это было настолько очевидно, что Семен убрал пальцы с курков двустволки, а Рукосуев выпустил полы скурихинской куртки.
– Его ловили. Он спрыгнул с поезда…
Эх, они теряли дорогое время на разговоры!
– Где его полевая сумка? – обрывая Рукосуева, спросил Семён.
Гидролог на мгновение задумался.
– Висела на стуле, но потом он, кажется, взял с собой. Доху наверняка взял. Я шёл впереди с фонарем, светил. Утром вроде сумки на стуле не было.
– Следовало ожидать, конечно! – Студент нахмурился, вопросительно посмотрел на Рукосуева. – Что же, пойдём к нему? Выспрашивали документы у него, Сергей Михайлович?
– Нет, в голову не пришло. Ведь меня предупреждали по рации, что он за человек.
– По рации? – опять насторожился Семён.
– Ну да. Я ежедневно передаю замеры…
Фёдор Фёдорович ухватился за мысль Семёна о документах.
– Правильно, спросим сначала документы. А там увидим.
– Пошли! – повернулся к выходу Скурихин.
– У него оружие, – предупредил Семён.
Гидролог кивнул:
– Знаю. Пистолет. Он по дороге глухаря застрелить изловчался.
Сомнений не оставалось. Фёдор Фёдорович нащупал рукоятку маузера, Семён крепче стиснул шейку ружья.
Мир купался в тепле и свете щедрого солнца. Гудели пчёлы, торопясь собрать последнюю дань с запоздалых цветов. В листве берёз кое-где просвечивала первая желтизна, очень робкая, еле заметная. Но людям было не до любования миром. Для них существовали в нём только неплотно притворенные двери сенного сарая. Туда надлежало войти, может быть, для того, чтобы никогда больше не увидеть солнечного света, работящих пчёл и листвы берез.
Дверь распахнулась легко, без скрипа. В темный сенник хлынул солнечный свет. Кто-то, не видимый снизу, зашуршал сеном, спрашивая весело и беспечно:
– Что, заспался? Чувствую, чувствую, Сергей Михайлович! Я сейчас, только вот сапоги надену.
Сено продолжало шелестеть. Наконец над краем сеновала показались подошвы сапог и, помедлив мгновение, заскользили вниз.
Лица съехавшего по сену человека сначала нельзя было разглядеть – так искажал черты бесконечно-долгий, блаженный зевок. Человек зевал и потягивался, расправляя стиснутые в кулаки руки, точно демонстрировал их мощь. Но Семёну не нужно было видеть лицо, – и без того понял, что Скурихин провел их.
– Нас интересует человек с полевой сумкой, слышите! – крикнул ему студент. – Где он?
Тот, что зевал и потягивался, смотрел безбоязненно, продолжая щуриться после сна. Он ответил вместо гидролога.