Мгновенно было наслажденье,
Но бесконечно искупленье,
И горько будет расплатиться.
Сгинь, роскошь!
Сгиньте, искушенья!
Уж лучше есть в уединенье
Свой черствый хлеб и чечевицу!
— Как сказал брассе Либлер, вас ударили по голове чем-то тяжелым, — продолжал монах, — отчего вы утратили сознание и в таком виде лежали на мостовой. Страшное, страшное творится за монастырскими стенами; случилось так, что в ужасное время оно двое братьев оказались в городе, куда мы стараемся выходить как можно реже. Они и нашли вас, и принесли сюда. Рана ваша не опасна, хотя кабы ударили вас чуть сильнее…
— Говорю же, лежали, ровно мертвое тело, — добавил брассе Халлер. — Хотя вопреки словам господним в бесконечную эту ночь мертвые тела невозбранно ходят по улицам…
Брассе Антон, услыхав сие, принялся бормотать себе под нос молитву; за ним последовал и брассе Халлер.
Бофранк тем временем сделал несколько глотков из горшка и почувствовал, что силы его укрепляются.
— Долго ли я был без чувств? — спросил он.
— С тех пор как солнце перестало восходить по утрам, трудно считать время. Механизма же, именуемого часами, мы не разумеем… Полагаю, дня два, — сказал монах.
— Два дня?!
— Благодарение богу, что вы все-таки очнулись. Брассе Либлер сказал, что иногда человек может лежать вот так, не живой и не мертвый, многие и многие годы, пока жизнь окончательно не угаснет в нем.
— Два дня… Позвольте же мне видеть настоятеля! — взмолился Бофранк, с решительностью отставляя от себя горшок с целебной снедью.
— Конечно-конечно, — согласно закивал головою брассе Антон. — К чему чинить вам препятствия? Я непременно приду за вами, как только фрате Бернарт будет свободен для беседы.
Обыкновенно монахи-адорниты жили в больших общих комнатах по пять, а то и десять человек, но субкомиссар про то знать не мог; он же был помещен в госпитальную келью с одиноким ложем, снабженным к тому же тюфяком и подушкою, набитыми сухими листьями, и одеялом. Тюфяк, тонкий и жесткий, очень скоро стал причинять Бофранку огромные неудобства, и субкомиссар попросил заглянувшего к нему с кувшином свежей воды безносого монаха:
— Добрый человек, нельзя ли дать мне еще один тюфяк помимо этого? Я не послушник и оказался здесь волею случая; зачем же мне полностью принимать все невзгоды, что положили себе во испытание твои братья?
— Верно, вы не знаете, хире, — укоризненно заметил монах, — но послушники вовсе не имеют тюфяков и одеял, только небольшую подстилку под голову.
Тем не менее он принес просимое. Лежать стало поудобнее, но тюфяки, а вернее, листья в них немало досаждали страдальцу: чрезвычайно хрустели и шуршали от малейшего движения. Однако ж, поворочавшись некоторое время, субкомиссар неожиданно для себя забылся тяжким сном.