– А ты – ты хотела бы быть как она? Хотела бы?
Там, в стеклянном курятнике, все, чего ей иногда хотелось, – это чтобы Изабель смотрела на нее так, как тогда, когда открывала в ней еще какую-нибудь сторону ее души. Не отрывай от меня своего взгляда.
– Не в этом дело, сэр, – ответила она.
Стоя снаружи под окном, они наблюдали, как продолжался обед. Эльдон был рад, что так неожиданно нашелся повод уйти оттуда. Он, конечно, радовался успеху Изабель, вместе с тем этот успех служил ему еще одним горьким напоминанием о собственных неудачах. Сегодня, стоя с Изабель в гостиной, он с гордостью и радостью за нее слушал похвалы, которые расточал ей явившийся первым мистер Дрейк – владелец выставочной галереи.
Но когда он предложил ей выставить их у себя в галерее, даже не потрудившись их прежде посмотреть, Эльдон почувствовал, как острый приступ зависти сжал ему сердце. Она делала то, что желала, и теперь пожинала плоды своей деятельности. А он всю жизнь был лишен возможности делать то, что желал, хотя желал столь немногого – странствовать и описывать свои странствия. Так успех Изабель обернулся для него полным поражением, поражением всей его жизни.
– Тебе надо вернуться к ним, – сказал он, мягко положив руку ей на плечо. – Изабель будет недовольна.
Он повернулся и пошел прочь от дома, скрывшись в сумраке сада.
Званый обед, весь ход которого Изабель так тщательно заранее распланировала, пошел вкривь и вкось. Не выдержав разглагольствований Роберта Хилла, Энни Фелан ушла, можно сказать, хлопнув дверью. Роберт Хилл тут же сменил тему на другую, не менее актуальную – на этот раз он разразился речью об ограниченных возможностях фотографии. В чем дело? Почему все вышло так плохо? Изабель окинула взглядом своих гостей. Возможно, это общество принимает ее только потому, что она – дочь лорда, и нимало не интересуется, что она представляет собой как художник. Им важен только ее общественный статус. С какой стати она вообразила, что для них имеет значение ее дублинская медаль? И не из-за того ли, что выставка была именно в Дублине, Роберт Хилл и прошелся по поводу ирландцев?
– Я не сомневаюсь в том, господа, что фотография неизбежно означает гибель живописи, – громыхал Роберт Хилл, размахивая вилкой. – Искусство, которое всецело определяется навыками и мастерством, не говоря уже о дающемся от бога таланте, заменит машина, которой легко сможет управлять любая посредственность. Да, господа, мы стоим на пороге новой – и опасной! – эпохи, когда коренным образом изменится понимание того, что значит быть художником. Само изображение перестанет быть результатом кропотливого и долгого труда – а ведь это само по себе ценно в живописи! – и не сможет уже нести никакой смысловой нагрузки. Оно обречено стать мимолетным, случайным и поверхностным. Язык не поворачивается назвать искусством то, – помогая себе, он сделал широкий взмах, – что может каждый. Что доступно любой посредственности. Конечно, моя дорогая Изабель, ты ничего не в состоянии тут поделать, и ты ни в коей мере не ответственна за то, что неизбежно случится.