– Меня зовут Энни.
– А как твое полное имя?
– Энни Фелан.
– Ты из Ирландии?
Энни колеблется. В той газете, которую она сейчас держит в руках, печатались сотни объявлений о найме прислуги. Некоторые содержали оговорки: «Кроме кринолинов», ведь этот популярный вид одежды занимал слишком много места в комнате, а также стеснял горничную в движениях, мешая ей, например, разжигать камин или выгребать из него пепел. Многие объявления предупреждали: «Кроме ирландцев».
– И да и нет, мэм, – наконец отвечает она.
– И что же это значит? – Изабель снова охвачена нетерпением. По выговору эта девушка совсем не походила на ирландку, да и вообще для служанки речь у нее на удивление правильная.
«Это уже не похоже на «Джен Эйр», – подумала Энни. Когда Джен впервые прибыла в Торнфилд-Холл, миссис Ферфакс приняла ее очень дружелюбно и любезно. Миссис Ферфакс не была такой нетерпеливой и резкой. Миссис Ферфакс вязала, сидя у камина, и у ее ног на ковре спала, свернувшись калачиком, ее кошка. Миссис Ферфакс приняла Джен как гостью и предложила ей сандвич.
– Так что же? – снова спрашивает Изабель, нетерпеливо взмахивая рукой. Энни с удивлением заметила, что пальцы Изабель покрыты какими-то черными пятнами. На секунду закрыв глаза, Энни постаралась мысленно представить мягкое и доброе лицо миссис Ферфакс вместо резких черт миссис Дашелл.
– Я родилась в Ирландии, но выросла в Англии, мэм, – медленно произносит Энни. – Моя семья – родители, братья – все погибли во время большого голода. Меня отдали в другую семью, Кулленам, которые решили перебраться в Англию. Они согласились взять меня с собой, потому что тогда я была еще младенцем и не была им в тягость, но они не могли меня содержать долго, так как у них были и свои дети. Поэтому они отдали меня в работный дом, а миссис Гилби взяла меня оттуда, когда мне исполнилось девять лет.
Энни переводит дух – такой длинной фразы ей давно уже не приходилось произносить.
Изабель наблюдает за Энни Фелан, пока та излагает свою короткую биографию. В лице девушки, пока та рассказывала историю, которую она до этого – с небольшими вариациями – уже множество раз слышала от других жертв ирландского голода, словно что-то открывается. Новым для Изабель оказывается именно лицо Энни – то, насколько полно оно сейчас выражало чувства. Печаль, страх, стыд читались на нем одновременно, никогда прежде ей не доводилось видеть подобного. Или, может быть, доводилось, но только единственный раз и очень-очень давно, в другой, прежней жизни.
– Мои родители собирали деньги в помощь голодающим ирландцам, – спокойно говорит Изабель. – И ты напрасно беспокоишься на этот счет.