Приклад ружья — орехового дерева — был не слишком сексапильным на вид, но к стволу приклад был пригнан безукоризненно и позволял вести стрельбу с поразительной точностью. Завершал сие изделие оружейного мастерства обычный армейский ремень из свиной кожи.
В долине было тихо, но тишину иногда нарушал чуть слышный шепоток оставшихся с нами людей и шорох сверху — там военные, которым вменялось прикрывать наш отход и отвлечь на себя преследователей, готовились к первому акту самоубийственной трагедии, которую им предстояло разыграть. Я радовался, что не мне пришлось отдать им этот приказ; с другой же стороны, я не мог забыть и того, что именно я рискую больше всех и отдуваться за провал придется только мне, хотя именно из-за меня они идут на смертельный риск и именно я буду повинен во всех возможных потерях. Если я, так сказать, дам петуха, как то случилось с моим предшественником, немало людей полягут в этом ущелье ни за что. И такая перспектива не особенно-то грела душу.
Я увидел, как полковник поднял брошенный мной чехол, сунул туда мешочек с силикагелем и застегнул “молнию”. Потом он взглянул на ружье в моих руках.
— Внушительное оружие, — заметил он.
— Давайте, надеяться, что человек, ради которого мы сюда забрались, придет к такому же выводу, — отозвался я.
Он бросил на меня хмурый взгляд и раскрыл рот, чтобы что-то сказать, но спохватился и смолчал, наблюдая за тем, как я укорачиваю ремень и вытаскиваю из своего рюкзака коробку с патронами. Это были упитанные стальные бочонки. Они напоминали плод тайной любви обычных винтовочных патронов и противотанковых мин. Я зарядил четыре патрона: три в магазин и один — в патронник. Коробку с патронами я сунул в карман и завязал рюкзак.
— Так, полковник, — сказал я. — А теперь давайте осмотрим наше стрельбище. Он замялся.
— Кажется, вы волнуетесь, сеньор Хелм. У вас есть какие-то опасения?
— А что же вы хотите — чтобы я, еще не поразив цель, уже требовал себе медаль? Вам — или вашему президенту — нужно, чтобы я тут немного пострелял. Ну, так пошли.
Он двинулся не сразу. Я мог понять, о чем он сейчас подумал. Он не верил в меня, он думал, что и на этот раз ему не повезет. Но он еще мог выйти из игры или попытаться рискнуть. Он мог просто сбежать, мог незамеченным вернуться к берегу вместе со своим спецотрядом. Что же касается неумехи-американца, то он, разумеется, мог бы погибнуть — а значит, никому не рассказать, что ж на самом деле произошло в “стычке с людьми Эль Фуэрте”, как будет заявлено в официальном соболезновании. Это было бы очень убедительное сообщение, с упоминанием о проявленном героизме и мужестве — такими обычно и бывают официальные сообщения о провале операции. А коли американец мертв, кто же сможет опровергнуть такой рапорт, кроме генерала Хорхе Сантоса, которого и спрашивать-то никто не будет.