Через пол-минуты, когда раскаты взрыва отразились от нашего утеса, по океану вовсю распространялось нефтяное пятно. Думаю, нефтяное. И надеюсь, просто нефтяное...
Хоулэнд сглотнул, прочистил горло, снова сглотнул.
— Фу, — сказал он, — смотреть не могу, как погибают корабли. Даже их корабли... И вы, разумеется, ни на что не смотрели, ничего не видали.
— Никак нет, сэр.
— Ежели вдруг приметили неладное — это был несчастный случай. Прискорбный, необъяснимый, загадочный случай. Москва получит надлежащие соболезнования, не сомневайтесь, ибо канадцы не сегодня-завтра учинят расследование и обнаружат, что именно стряслось.
— Убежден, сэр, — заметил я вежливо, — катастрофа не имеет ни малейшего касательства к загадочной пропаже, о которой скорбело морское министерство. Я имею в виду сгинувшую подводную лодку... Как аукнется, так и откликнется, да?
Мгновение или два Хоулэнд изучал меня пронизывающим взглядом. Затем негромко произнес:
— От души надеюсь: отклик истолкуют верно. И трижды подумают, прежде нежели аукнут опять... И, конечно же, понятия не имею, о чем вы толкуете, мистер Хелм.
* * *
Вашингтонские любомудры провозгласили: старого олуха Мэтта Хелма опять вывезла неслыханная удача. По крайности, это мнение мне высказали прямо в физиономию посреди некоего кабинета в некоем старом здании, приютившемся неважно в каком квартале.
— В общем и целом, Эрик, — закончил Мак, — вами остались довольны. И все же...
— Да, сэр?
Мак поколебался.
— Просто... По городу рыщет честный джентльмен и опытный, агент, Маркус Джонстон. Кровушки Дэвида Клевенджера напиться хочет. Завтра я устрою вам дружелюбную встречу и объяснимся вместе... в пределах допустимого, конечно.
— Весьма признателен, сэр.
— И еще... С вами жаждут повидаться в ресторане отеля “Bahe”. Нынешним вечером, в половине шестого.
— Кто же, сэр?
— Дама. Велела передать: Пенелопа жива и невредима. Больше ничего не знаю. Может, намерена отблагодарить?..
Я насилу признал Женевьеву Дрелль. Не то чтобы думал встретить особу растрепанную, грязную и оборванную, отнюдь! Но метаморфоза перешла грань вообразимого. Женевьева — называть ее “Дженни” казалось теперь неловким — облачилась в нечто изумрудно-зеленое, китайско-шелковое, и веснушки словно поблекли, а густые вьющиеся волосы изрядно порыжели со времени последней нашей встречи. И выглядели очень мягкими, душистыми, блестящими.
— Добрый вечер, миссис Дрелль, — изумленно выдавил я.
Она повернула голову и улыбнулась:
— Как же к тебе теперь обращаться? Был Дэйвом Клевенджером, а нынче кем числишься?