Нури не удивился. Ощущение сказки уже овладело его сердцем. Он много раз видел, как охотник Олле разговаривал со своим псом вслух. Гам, вне сказки, Гром отвечал ему молча. А в Заколдованном Лесу он, естественно, и должен говорить...
- Ты уже был здесь?
- Много раз.
- Все-таки защита, а мы идем свободно...
- Если ночью и с тобой, то можно. Дети проходят.
- Но я взрослый!
- Ты веришь в сказку.
- Не понимаю...
- Тогда не знаю. Ведь я только собака, хотя и большая. Скажи, Нури, тебе иногда хочется повыть? Попросту, по-человечески? Мне интересно. Олле, например, никогда не воет.
- Если я скажу, что не хочется, ты поверишь?
- Нет, - пес надолго замолчал, поглядывая снизу на человека. - Мне хорошо, когда Олле рядом, но он часто уходит без меня, и тогда я вою. У тебя тоже кто-нибудь уходит? Ну, тот, кого ты любишь?
Нури не ответил на вопрос, а мог бы. Если кому человек и верит без остатка, то, конечно, собаке. И кто видел собаку, что не оправдала доверия?
Там, где они шли, туман светлел, и близкие звезды светили им, и вздрагивали вслед шагам махровые ромашки, А в конце прохода откуда-то сверху спланировал Ворон и сел на плечо Нури.
- Это наш Ворон, - сказал Гром. - Тот самый.
Нури поднял руку, и Ворон ущипнул его за палец. - А почему молчит?
- Умный. Здесь, в Заколдованном Лесу, было гораздо светлее и от луны, и от глубокого свечения Жар-птицы, расположившейся неподалеку на яблоне. В клюве у нее был зажат длинный стебель какой-то травы, надо думать, приворотного зелья. А под яблоней был сооружен очень широкий котел с низким помостом вокруг. Возле помоста стояла дубовая бадья и висел долбленый ковш. Под котлом вспыхивали редкие угарные огни, и тогда в котле что-то взбулькивало, лопались пузыри, выпуская пахучий пар. Большой сруб с мелкими окошками виднелся невдалеке, а на веревке между срубом и яблоней висели пучки травы, пристегнутые бельевыми прищепками, Под тускло светящимся окошком сидел, ничего себе, Серый Волк, мерцая исподлобья зеленым взглядом.
Гром было ощетинился, но, принюхавшись, вильнул хвостом и убежал в полумрак, откуда доносилось громкое хрумканье и что-то похожее на скрежет зубовный.
Потом из темноты оформился Дракон, вытянул длинную шею к котлу, и Нури застыл, как завороженный. Не то чтобы Дракон поражал воображение, скорее наоборот. Голова его была такой, какой и должна была быть. Разноцветные чешуйки, каждая с ладонь, покрывали ее, и только ноздри казались бархатными, да отвисала мягкая нижняя губа, обнажая полуметровые плоские белые резцы жвачного животного. В кошачьих зрачках отражались синие языки костра. Туловище было плохо различимо, но Нури снова охватило ощущение ужаса, первобытного и дремучего. Борясь с дурнотой, он похлопал Дракона по влажной ноздре: - Ну, чего уставился? Вытер пот со лба, чувствуя, что уже надоело бояться. Боялся неизвестно чего там, на поляне с единорогом, испугался травоядной скотины здесь, где по законам сказки страхи не должны пугать. А тем не менее холодный пот за ушами - вполне настоящий! Дракон покосился на Нури, выдохнул струю горячего воздуха.