На ней была одета желтая шелковая пижама, обещающе обрисовывающая ее груди, отчего у него пересохло во рту. Он внезапно осознал, что на нем одеты только пижамные брюки, и она коснулась его широкой груди, сначала одной рукой, самыми кончиками пальцев, затем обеими руками. Не зная, как это случилось, в следующую минуту он отложил пистолет, и они заключили друг друга в объятия. Ее пальцы рисовали узоры на его голой спине, ее рот коснулся его, язык проскользнул между его губами. Лижущий. Сладкий. Быстрый. Жаркий. Их рты как бы сплавились вместе. Его руки поползли вниз по ее спине, затем вернулись к ее грудям, полным, тяжелым и так чудно возбужденным. Ощупью он нашел пуговицы и, несмотря на дрожь, охватившую его, расстегнул их, и коснулся ее, и страстно застонал в то же мгновение, что и она. Затем он сгреб ее груди и нажал большими пальцами на затвердевшие соски. Алекс почувствовал больше, чем желание, больше, чем похоть, больше, чем страсть, почувствовал все это плюс что-то новое, и вдруг он резко понял, что думает — люблю, люблю, я люблю ее. И тут он вспомнил своих родителей (их заверения в любви, которые быстро и неизбежно сменялись криками, руганью, рукоприкладством, болью) и, вспомнив все это, он почувствовал себя напряженным: качество их поцелуев изменилось, изменилось настроение, и Джоанна тоже это почувствовала, настолько, что они отпрянули друг от друга.
— Алекс?
— Я смущен.
— Разве ты не хочешь меня?
— О, да.
— Так чем же ты смущен?
— Тем, что мы можем быть вместе.
— Разве я не дала тебе это ясно понять?
— Я имею в виду более длительный срок.
— Это не на одну ночь.
— Я знаю. Это я и имею в виду.
Она поднесла руку к его лицу.
— Пусть будущее само о себе позаботится.
— Я не могу, Джоанна. Я должен знать.
— Что?
— Что ты ожидаешь?
— От тебя?
— Я имею в виду... что ты думаешь о том, что у нас может быть.
— Все. Если ты захочешь.
— Я не хочу разочаровать тебя.
— Ты не разочаруешь меня, дорогой.
— Разочарую.
— Нет, нет.
— Разочарую.
Она улыбнулась.
— Ты хочешь сказать, что определенно настроен разочаровать меня?
— Джоанна, я не шучу.
— Я понимаю. Но почему?
— Ты не знаешь меня.
— Я знаю достаточно. — Я нравственный калека.
Алекс сам удивился, что сказал это. Позволил себе сказать. Верил ли он все еще в это? Права ли Марико?
— Мне кажется, что весь направлен на меня, — сказала Джоанна.
— Я никогда не говорил: "Я люблю тебя".
— Но я догадалась.
— Я хочу сказать, что я никому никогда не говорил эти слова.
— Хорошо. Тогда я буду первая.
— Но...
— Что но?
— Я не уверен, что смогу сказать их тебе. Вот в чем дело.