— У нас тоже иногда встречаются такие.
— Но гораздо реже.
— Даже один — слишком много. Но то, что сделал отец Джоанны... Это выходит за рамки моего понимания, — произнесла Марико, глубоко опечаленная мыслями об этом.
Алекс улыбнулся так очаровательно, что на мгновение Марико пожалела, что не встретила его раньше Джоанны. Он сказал:
— Это выходит за рамки вашего понимания, потому что вы так утонченно цивилизованы, Марико-сан.
Она покраснела и приняла этот комплимент медленным кивком головы.
— Но есть кое-что, что вы не принимаете в расчет, — сказала Джоанна Алексу. — Сенатор нанял вас, чтобы найти его дочь. На эти поиски он истратил целое маленькое состояние. Зачем он так делал, если все это время знал, где она находится?
Подлив себе еще чая, Алекс сказал:
— Чтобы запутать следы, вот почему. Он играл роль понесшего тяжелую утрату отца, который не остановится ни перед чем и не пожалеет ничего, чтобы вернуть своего ребенка. Кто мог заподозрить его? А он мог позволить себе играть в такие дорогие игры: у него намного больше миллионов, чем у меня.
Джоанна помрачнела:
— То, что он сделал со мной, если он сделал это со мной, не было игрой, — сказала Джоанна.
— Здесь я не спорю с вами, — произнес Алекс.
Тогда, пару минут назад, Алекс взял руку Джоанны, теперь она непроизвольно коснулась его. И снова Марико, держа двумя руками свою чашку чая, с наслаждением наблюдала за ними. Джоанна сказала:
— Алекс, тогда в среду днем, в такси, когда вы впервые упомянули это имя — Томас Шелгрин — вы дали ясно понять, что он не нравится вам.
— Или я не доверяю ему, — сказал Алекс.
— Почему нет?
— Он манипулирует людьми.
— Разве не все политики такие?
— Я не обязан любить их за это.
— Но они всегда будут с нами.
— Также мы все когда-нибудь встретим смерть, но иногда я чувствую себя лучше, если отгорожусь от нее. Шелгрин более гладкий, чем большинство политиков. Он скользкий.
Алекс взял себе сэндвич, поколебался и, не кусив, положил его на место. Кажется, он потерял аппетит.
— Я общался с Шелгрином достаточно долго и в жизни никогда не видел более расчетливого и так тщательно контролирующего себя человека. В конце концов, я подсчитал, что он пользовался всего лишь четырьмя выражениями лица, которые надевал на публике: трезвый, внимательный взгляд, который он использовал, когда хотел внушить, что внимательно прислушивается к взглядам избирателей; отеческая улыбка, которая морщила все его лицо, но не проникала ни на микрон глубже; строгая холодность, когда он хотел выказать себя много работающим, деловым парнем; и печаль, которой он пользовался, когда умерла его жена, когда исчезла его дочь, и всегда, когда его звали произнести речь на похоронах кого-нибудь, кто внес большой вклад в его избирательную компанию. Думаю, манипулирование людьми доставляет ему удовольствие даже больше, чем среднему политику. Для него это что-то вроде мастурбации.